Поэма эта была напечатана в Челябинске в 1964 г. в газете «Челябинский металлург». Редактор получил строгий выговор. Поэма была запрещена. Меня защитил от выговора и склок Евгений Михайлович Тяжельников, секретарь обкома КПСС.
Автор
1
Шумит над Уралом весенний,
Спокойный, капельчатый дождь.
В траве
И в заброшенном сене
Ты все ароматы найдешь.
Озера серебряной дрожью
До гнутых боков налились.
С тугой зеленеющей рожью
Сомкнулась дремотная высь.
И где-то тропой каменистой,
Качая в кустарниках тень,
Спешит тонконогий, пятнистый,
Наполненный страхом, олень.
А там, за мохнатой грядою,
Скрывая извилистый хвост,
С тяжелой, магнитной рудою
К заводу скользит тепловоз.
И в мареве угольной лавы,
Как радуга, вскинут плакат…
О, край мой железа и славы,
Я — твой сталевар
И солдат!
Когда колчаки по России
С колена палили в упор,
Здесь кровью отцы оросили
Любой неприметный бугор.
Захочешь,
Услышишь воочью,
Лишь только зашепчется лист,
Тачанки лихой многоточья
И сабли чапаевской свист.
Легенда! Она по соседству…
И росчерк ее не угас.
Теперь это, вроде наследства,
Оставило время
Для нас.
Сегодня за все мы в ответе!
Сегодня,
Круша рубежи,
Трубит революции ветер
Над миром бесправья
И лжи!
Уже от Москвы до Гаваны
Единой окраски
Лучи!
Летят журавлей караваны
И рвутся кометы
В ночи…
А мы, с молодыми сердцами,
Отцам
По закалке равны,
Сегодня выходим творцами
В манящие дали
Страны!
Тревожно распластано знамя —
Наш путь не протоптан и крут…
За нами!
За нами!
За нами!
Кто верит и в счастье,
И в труд.
2
Пустынные, ржавые тучи.
Угрюмая, знойная вязь.
И трактор в барханах зыбучих
Хрипит,
На дыбы становясь.
Когда-то
К базарам бухарским —
Гортанна,
Хмельна,
Широка —
Текла из подвалов из барских
Славянской торговли река.
Гонимы барыжным набатом,
Протяжно скрипели воза.
Купец
Над верблюдом горбатым,
Как беркут, таращил глаза.
О сколько позорных столетий —
Измучен,
Затравлен
И слеп —
Здесь падал дворовый от плети,
За кружку прохлады и хлеб!
Его зарывали без гроба.
Ведь жажда, как бритва, остра…
А ныне в брезентовых робах
Здесь юность
Поет у костра.
Ей снятся дворцы да оркестры,
Да парки густы и тихи.
О ней заскучали невесты,
Ее заждались женихи.
Пусть руки в царапинах грубых
И жизнь кочевая бедна.
Венчает в смоленые трубы
Простор азиатский она.
Венчает,
Растет
И крепчает.
Моря одевает в гранит.
И радость по-детски встречает,
И верность, как тайну, хранит!
Тот случай забудется разве?
Безусый романтик-шофер
Увел незаправленный газик
Еще до предзорья,
Как вор.
В наглаженной тонкой рубашке,
Носки ободрав у штиблет,
Собрал васильки и ромашки
В пахучий кустистый букет.
И только прилег он у плёса,
В туманном ворсистом дыму,
Мужские стыдливые слезы
Внезапно явились к нему.
И с нами бывает такое:
Завьюжатся чувства в груди,
За то, что не знаешь покоя,
Что все у тебя впереди!
За то, что от птичьих созвучий
Ольховник трясется, пыля…
За то, что легко и могуче
Родимая дышит земля.
Он думал: и в самом-то деле
Чего на судьбу нам пенять?
Опять космонавты взлетели.
Не чьи-нибудь, наши опять!
Помешкаю чуть и девчатам
За «Чайку» вручу им цветы.
И снова под шиной зубчатой,
Как струны,
Звенели мосты!
Охвачен томлением сладким,
К рулю он победно прирос.
И вот забелели палатки
В черте горизонта вразброс.
Уже суетились на базе
И сторож к механику мчал.
Но всхлипнул растерянно газик
И, словно
винясь,
замолчал…
Мечтатель!
Он чудо лесное
В рубашку закутал, как мог.
И в пекло угарного зноя
Шагнул с перекрестка дорог.
Он выспится там на привале,
Попьет…
И о том ли тут речь?
Вот лишь бы цветы не увяли.
Вот лишь бы их свежесть сберечь.
А солнце плыло и сверкало.
Калило песок с высоты.
Но был этот парень
С Урала,
Защитник земной красоты.
3
Когда я теряю отвагу,
Когда я округло пишу,
Я жгу без разбора бумагу
И утром к ребятам спешу.
Не стал я глухим и покорным.
Забывчивым, сытым — не стал…
В густом бормотанье
Моторном
Искрится и плещет металл.
Как будто горящая птица
Раскинула крылья на миг…
О, мудрые, честные лица
Героев безвестных моих!
Пацан, хулиган фезеушный,
Покинувший мать и отца,
Я здесь научился бездушье
Громить
И громить до конца.
И глупых ошибок уроки
Глотал я обиженно здесь.
И первые робкие строки
Слагал, лишь успею присесть.
Да, юность подобна канату,
А я на баланс не ловкач…
Я здесь, понимаете,
В Нату
Однажды влюбился, хоть плачь.
Она возвышалась принцессой
Среди пирожков и конфет.
И я с потайным интересом
Нырял из кабины
В буфет…
Следил за красивой сноровкой,
За нежностью женской её.
— Вам что?
— Мне? Опять газировку…
И падало сердце мое.
А в цехе насмешки:
— На воду
Истратился парень, ну-ну!
— Жара!
— И доходы заводу…
— А если б такую погоду
На всю, скажем, нашу страну?..
Но я не сдавался остротам.
Да мало ль в словах чепухи?
И Нате принес на работу
В измятом конверте стихи:
«Давно я на родине не был.
А, кажется, только вчера
На летнее доброе небо
Беспечно глядел со двора.
Владел я магической властью,
Всесильным смычком — в кулаках…
Хочу —
Синеглазое счастье
Покажется мне в облаках,
Прибои запенятся гневно,
И тронутся льды без причин.
И выйдет русалка-царевна
В сияющих гроздьях парчи.
Хочу —
И природу умерю.
Шоссе расстелю, как холсты…
Нет, я никому не поверю,
Что эта царевна не ты!»
Я ждал, от бессонниц худея.
И вот распечатал ответ:
«Смешную ты сказку затеял.
Большой, а серьезности нет».
Нас время мотает и хлещет.
И я до сих пор говорю,
Что в мире
На многие вещи
Я с горькой улыбкой смотрю…
Минута, и к черту доспехи!
И важность — ничком под откос
Ты в цехе!
Ты в цехе!
Ты в цехе!
Долдонят реборды колес.
— Какое холеное тело!
— Мечта стосковавшихся дам!
— Ты что, занимаешься делом
Иль только обедаешь там?..
— А ну, расскажи о столице!
По-братски, не бойся, давай!
И где ж из канадской пшеницы
Румяный толстяк-каравай?
— Когда образумится Мао?
— Не шибко поймешь из газет…
— Кормили, наверное, мало,
С того и обиделся дед?
И хлеб,
И железо,
И камень
Ты сам же грузил в поезда.
Теперь благодарность… —
Плевками.
— А так и бывает всегда!
Айда, улепетывай к Богу…
— А наш простофиля-народ
Сует то кредит,
То подмогу
В любой голодающий рот.
Кузнец приподнялся:
— Усталость
В них это…
И горечь при том…
…Товарищи,
Нам же досталось
Разрушить неравенства дом.
Мы в новый зайдем, как герои!
К чему недовольство и злость?
— Конечно, его мы построим.
— Пожить бы в нем только пришлось…
Попробуй таких покори-ка.
Сопели, курили в тени.
И было ужаснее крика,
Когда замолчали они…
А краны в раскованном гуле
Ползли,
По-медвежьи фырча,
Ковши, как медовые ульи,
Неся друг за другом к печам.
И, словно для всех поколений,
В углу,
Что уютен
И прост,
Нахмурился раненый Ленин
И вскинул кепчонку,
Как тост!
За гибель, измены и сводни,
За веру в намеченный план
Немало в нас
Целит сегодня
И правых, и левых Каплан…
Сегодня за все мы в ответе!
Сегодня, круша рубежи,
Трубит революции ветер
Над миром бесправья
И лжи.
Когда на пяти континентах
Победу
Куранты пробьют,
Мы вновь оживем в кинолентах
И в гимнах
О нас
Пропоют!..
4
Я помню, в Челябинск из Рура
Приехал мартеновский спец.
Еще молодой,
Белокурый
И на ноги быстрый, как бес.
Вбегал он в столовую рано.
Закусывал, брал папирос.
Потом по пролетам,
По кранам
Шнырял до полуночных рос.
Итожил расчеты в блокноте,
Сгибал углеродистый прут,
Мурлыкал на ласковой ноте:
«Гут морген!
Гут, Руссия, гут!»
Не зря, мол, вы подняли спутник,
Хвала вам за это и честь…
Для нас
Это будни, как будни.
Чему удивляться-то здесь?
Мы даже к нему подобрели.
А друг,
Вдохновеньем согрет,
С него написал акварелью
Для нашего клуба портрет.
На фоне космической дали
Он рос в освещении гроз.
На мраморный лоб ниспадали
Надменные пряди волос.
Покой,
Луговой и безмолвный.
В песке золотом берега.
Да русской черемухи волны
Зацветьем кипят, как пурга.
Холмы,
Перевалы,
Дороги,
Деревни, и дети гурьбой
Полощут веселые ноги
В затонной воде голубой.
Луны расчлененные диски,
В кустах гармонист-соловей
Да братских могил обелиски
В суровой печали своей…
О, Родина, каждый стократно
Отдаст тебе сердце и пыл!
Портрет был немного
абстрактным,
Но щедрым
По-нашему был.
Никто никакие препоны
Ему под полой не запас.
И выкормыш мрачного Бонна
Почуял раздолье у нас.
Бродил он по улицам пестрым
Да в скверах оттачивал мысль…
И кадры,
мелькая,
как версты,
В карманах спиралью вились…
А мы-то общению рады.
А мы-то опять же с добром.
И вот закатился в бригаду
Кузнец раздраженный, как гром.
Прокашлялся, глянул сурово,
Встряхнул тяжеленную трость:
— Здорово, ребята!
— Здорово.
— А как поживает ваш гость?
Вчера, говорят, с аппаратом
Он ползал в ограде у ТЭЦ.
Обделали нашего брата…
И тут распрямился кузнец
Да как рубанет кулачищем:
— Привыкли мы всех обнимать!
А в нас что-то роются, ищут…
Прохвосты,
Раз-з-зетак их мать!
Он сплюнул, темнея от злости:
— Давить бы их надо, как блох!
И мы в резиденцию гостя
Нагрянули кучей, врасплох:
— Привет коллективному другу! —
Ребята-орлы! На подбор!
Он даже присел с перепугу.
И мы не начнем разговор.
Тогда и защелкал билетом
Кузнец, как заправский артист.
— Давай-ка, милок, отобедай,
Тряпье в чемодан —
И катись!
А то мы тебя приголубим,
Не сразу сочтешь этажи…
Портретик попался
Нам в клубе.
Держи его тоже. Держи.
На нем ты блистателен с верхом.
Фантазии нету конца.
Пускай же воинственный
Эрхард
Похвалит тебя, молодца!
А коль дополнение надо,
Заметь, у того вон села
Мой батька такого же гада
Клинком развалил до седла… —
…А мне фотопленку бригада
Вручила, как общий успех:
— Немедленно — в полный порядок!..
Просушишь
И завтра же в цех.
Сижу я в мятущихся вспышках,
А в пальце дрожит карандаш:
Калибровый,
Тракторный,
Вышка…
И рядом — центральный гараж!
Повадка, действительно, волчья.
И вдруг, как навеянный сон:
В сорочке, разодранной в клочья,
С кирюхой — оболтус Гарсон.
Он выпятил голое пузо,
Грустя над бутылочным дном.
И подпись:
«Джентльмены Союза
Бесцельность
Залили вином».
Он долгое время, бедняжка,
Карьеру бросал на весы.
Скупал у туристов подтяжки
И с мягким лавсаном трусы.
Потел за дощатым
Прилавком.
И вновь, насосавшись в дугу,
И пел,
И смеялся,
И гавкал,
И плакал навзрыд:
«Не мо-г-гу!»
А где-то вздымала работа.
Седой океан у борта.
Стрелял гарпунист с разворота
В огромную тушу кита.
По трапу спешили матросы.
Баян размечтался всерьез
О доме,
О девичьих косах,
О шелесте грустных берез…
И мы с молодыми сердцами,
Отцам
По закалке равны,
Входили
Творцами,
Борцами
В манящие дали
Страны!
5
Вниманье!
Вниманье!
Вниманье!
Опять разобижен и мглист,
С гримасой,
С телесным ломаньем
Бредёт в ресторан
Нигилист.
За ним,
Оправляясь от неги,
Вкушая обильный запой,
Стиляги, как в старь печенеги,
Лохматой,
Разбойной толпой:
«Начальства много!
Орут, орут:
Не надо Бога!
Владыка — труд.
Лишь в нем удачи
И барыши…
Начальству — дачи,
А нам — шиши!
Что нам зарплата?
Мы каждый день
Берем по блату
Трудбюллетень.
А мама Кера!
Займи нам грош!
Какая эра —
Не разберешь.
Кто осторожный,
Тому и честь.
Хватай, где можно!
Тащи, что есть!
Живи с апломбом:
Кум — королю…
Взорвется бомба
И — улю-лю!..»
Друзья, по какому же праву
В такие
В гудящие дни
Большой,
Полудикой оравой
Проспекты поганят они?
Их лозунг опасней крамолы:
Плевать на великий завет…
Для них уже нет комсомола,
А, может, и партии нет.
Скулят:
«Ну, чего к нам пристали?
Нейтральные мы. И виват!
При культе же нас
Воспитали,
Так, значит, и культ виноват»…
Ни в шахту,
Ни в домну,
Ни к пульту
Таких не загнать на ура…
И нам по всему бы
Без культа
Давно присмотреться пора…
Чужда им романтика наша,
Не дорог октябрьский салют.
Мы — дети заводов и пашен.
Они — потребители блюд.
Ухмылки их мной не забыты.
Я помню, визжал под фокстрот
Баклушник, прыщами изрытый:
«Скромняга!
Видать, патриот»…
Ожгло мои щеки румянцем.
Еще прослыву дикарем!
Ну что ж, если хочешь,
И в танце
Заносчивость мы подотрем.
И я озорно, разряжённо
Крутнул каблуками паркет.
И злобой давились пижоны,
Что выправки этакой нет.
И дома, себя утешая,
Строчил я
Взъерошенный стих:
Россия стиляг не рожает.
А кто экспортирует их?..
«Свобода, без граней свобода!»…
Набор лоскутков и мастик.
За то, что вас милуют годы,
Путиловец нам не простит.
Он шлемом смахнет
Разговоры.
Над хмелем,
Над звоном посуд
Он встанет из дыма «Авроры»
Вершить завоеванный суд!
Сегодня за все мы в ответе!
Сегодня,
Круша рубежи,
Трубит революции ветер
Над миром бесправья
И лжи!
Уже от Москвы до Гаваны
Единой окраски
Лучи!
Летят журавлей караваны
И рвутся кометы
В ночи…
И мы с молодыми сердцами,
Отцам
По закалке равны,
Сегодня выходим творцами
В манящие дали
Страны!
Тревожно распластано знамя —
Наш путь не протоптан и крут…
За нами!
За нами!
За нами!
Кто верит и в счастье,
И в труд.
Когда на пяти континентах
Победу
Куранты пробьют,
Мы вновь оживем в кинолентах
И в гимнах
О нас
Пропоют!
6
Шумит над Уралом весенний
Все тот же
Капельчатый дождь.
В траве
И в заброшенном сене
Ты все ароматы найдешь.
Озёра серебряной дрожью
До гнутых боков налились.
С тугой зеленеющей рожью
Сомкнулась дремотная высь.
В бору многодумном истома,
Мерцанье сосновой иглы.
Рассыпчатым буйным Содомом
Поля оглашают щеглы.
И лилий глубокие вазы
Среди тростников и коры.
И, словно в порту водолазы,
Забулькали в реках бобры.
И в мареве угольной лавы,
Как радуга, вскинут плакат.
О, край мой железа и славы,
Я — твой сталевар
И солдат!
И в жилах моих продолженьем
Течет половодье атак…
…Отсюда кидались
В сраженье
За танком
Неистовый танк!
Один и поныне в Донбассе
Стоит в деревянном кругу…
Он даже холодный опасен
Откованной сталью
Врагу!
Его утвердил по приказу
Мой брат, — что в могиле давно…
С девчонкой своей сероглазой
Побыть не успел он в кино.
Но мертвым сейчас
Не молчится.
И в зимней глухой тишине,
Вы знаете,
Брат мой стучится,
Стучится,
Стучится ко мне!
Юнец, опоясан ремнями,
Простившийся с детством
В тылу,
Зайдет с боевыми парнями
И сядет привычно к столу:
«А есть ли у вас Кошевые,
Гастелло,
Матросовы есть?
Мы даже в мешки вещевые
Толкали гранатную месть!»
Ужель на икру, на колбасы,
На жвачки пайковые
Всласть
Меняют цековские асы
И нас, и Советскую власть?
И, ставши давно подлецами,
Намерены Родину сдать.
А мы, полыхая сердцами,
Ее рождены созидать.
7
В минуты коротких сомнений
Себя убеждал я не раз:
Пускай мы других поколений,
Но та же присяга
И в нас.
И если фашистская жаба
Плеснёт пулеметным дождём,
Уйдем в партизанские штабы,
К зениткам
И к танкам уйдем!
Сегодня за все мы в ответе!
Сегодня,
Круша рубежи,
Трубит революции ветер
Над миром бесправья
И лжи!
Покуда не вырвали знамя
У нас
И не хапнули труд, —
За нами!
За нами!
За нами!
Наш путь и трагичен,
И крут!..
Пускай замолчат словоблуды:
Сплошаем — они до креста
Разграбят державу, иуды,
И нас
предадут,
как Христа.
1963 — 1964 гг.