ЧАСЫ ГОРБАЧЕВА
Разъезжая с Раисой Максимовной по Германии, Михаил Сергеевич потерял часы. Золотые, рубиновые, жемчужные ли, но потерял. Украсть у него часы никак никто не мог: супругов принимали в богатейших особняках, дворцах, в государственных учреждениях, а в них карманным ворам туго и бесперспективно шиться. Хотя у нас, например, и карманных жуликов много в любом универмаге, в любой конторе. Крадут все и часто. Жизнь такая стала: не украдешь — ноги протянешь.
И Михаил Сергеевич с пионерского возраста знает эту истину, иначе бы он не сгребал премии с разных цивилизованных стран себе, президенту нецивилизованной державы, дикарской страны, — СССР. Часы — пустяк. И, развалив СССР, Михаил Сергеевич гоняет по Германии не ради славы, а празднует новую победу — победу над СССР. Та победа, победа над гитлеровской Германией — не правильная победа, однобокая. А сейчас — правильная: мы — на коленях и Германия объединилась!..
Михаил Сергеевич, подстегнутый Раисой Максимовной, тоже немецкой патриоткой, высовывается на трибуне, допустим, в Галле, где стоял когда-то памятник бессмертному Александру Матросову, и, пришлепывая добрыми торговыми губами, сообщает: «Знаитя, часы потерял, я не скажу шо они украдены, нет, они пропали. Господа, ищитя часы, им у Германии альтернативы не предложить. Кто предъявит часы, похожие на наши с Раисой Максимовной, а?..»
Он поднимает высоко над трибуной левую ладонь и закатывает рукав пиджака, а потом и рубашки: «Знаитя, интересно, у каком регионе я их потерял, на территории какого образования?..» Немцы, народ не только воспитанный, но и духовно близкий Михаилу Сергеевичу, переглядываются, краснея, поводят плечами: смущаются. До Волги в свое время они проперли на танках и самолетах без смущения, а вот, слыша о пропавших часах, смущаются. Правовая страна. Михаил Сергеевич явно чувствует европейскую цивилизацию, общечеловеческие ценности, приоритет единого экономического пространства… А Раиса Максимовна даже бежит на нее, на цивилизацию, как на колхозное гумно частная курица: крылья распялит по сторонам и «кудах-тах-тах», впереди бывшего президента СССР топошится и склевывает приветствия.
А часов нет. Где часы? Михаил Сергеевич не помнит, когда и за что ему подарили часы: мало ли за что, и мало ли когда, и кто что ему дарил? Может, в Америке — за северные архипелаги? Ведь куда бы он с Раисой Максимовной ни пожаловал — обязательно откалывал кусок географии от нашей Родины и приносил в жертву европейской цивилизации, общему европейскому дому.
Ну, европейский общий дом, общая европейская цивилизация — нам, а Михаилу Сергеевичу и Раисе Максимовне — дача на Ленинских горах, дача в Ново-Огарево, будь она трижды проклята, дача в Барвихе, дача на Ставрополье, дача в Форосе, личная или служебная, да разве сосчитаешь, сколько у них дач и настоящих друзей на планете? А часы пропали.
Необыкновенные часы. Снаружи — не золото, не рубин, не серебро, якутское или мансийское, это супругам нельму на вертолете вывозили из-под Тюмени, а часы, удивительные часы, лишь внутри алмазы: скрип, скрип, точнее курантов, у Ельцина нет подобных. А пропали. И где пропали? В гордом Отечестве Михаила Сергеевича, и того не в состоянии осмыслить: часы потеряны, часы, и где, на милой Родине!.. Лучший немец, знаменитый фриц, если бы не потерял часы, если бы они у него не пропали на Родине, вернулся бы в Россию к 17 марта. Тогда на Манеже кипела и покачивалась океанская стихия обездоленных перестройкой людей, заливая Красную площадь, аж до набережной, и Тверскую, аж до памятника Пушкину… Заливала и над собой держала плакаты: «Судить предателя Родины — Горбачева!» А какой Родины-то? Толпа…
«Знаитя, — поднимает левую ладонь Михаил Сергеевич, — у меня и Раисы Максимовны часы у Германии пропали!» Закатывает рукава: «Знаитя?..»
Канцлер Коль, холеный и мудрый, сопровождает Михаила Сергеевича, шустрый и вреднейший Геншер, иностранные «ноты» зубрит, сопровождают и часы ищут, а часов нигде нет.
* * *
Пригласили их, Михаила Сергеевича и Раису Максимовну, в провинциальный университет, провинциальный, но солидный и к нам, русским, питающий неистребимую симпатию. Среди немецких студентов и русские ребята обучаются. Университет — и влажнеют ресницы Раисы Максимовны: культура — ее призвание, не хобби, а призвание. Да и Михаил Сергеевич — юрист, а второй диплом — сельхоз-академия… Правда, ни юристом, ни агрономом Михаил Сергеевич и месяца не работал, но в детстве сидел на комбайне, одаренный…
А русские-то студенты, русские-то олухи при студентах и преподавателях бац вопрос Михаилу Сергеевичу:
— Снабжается ли Москва продуктами и ремонтируют ли в столице мостовые, не ломаются ли колеса у автомобиля Михаила Сергеевича?
— Продукты у Москве уздорожали!.. Мы с Раисой Максимовной на заход у магазины тратим по три, по четыре тысячи за пять, шесть корзин. Корзины, охранники говорят нам, тяжелые. Ну, шо вам ишшо ответить? Да, мостовые… Мостовые у Москве? — моя машина пока не буксуить, не буксуить!..
Русские студенты прыскают, а немецкие, улавливающие великий язык, падают со смеху и трут у себя уши: до коликов Михаил Сергеевич их захохмил!.. Вопросы:
— Канцлера Германии Коля закидали яйцами в Галле, костюм испортили чем-то рассерженные немцы. Канцлер отряхнулся и покинул Галле, не мстя, не расследуя, дескать, задержите хулиганов… А у нас в СССР, возможно вас яйцами зашвырять? И мстили бы вы хулиганам или простили бы их?
Михаил Сергеевич вздохнул о пропавших часах, шлепнул губами, но от полемики не уклонился, и на прямоту прямо и отреагировал: — Господи, вы знаитя, у той огромной стране глубокий кризис. Яис нету. Скажу больше: кур нечем кормить!.. — И вскользь глянул на Раису Максимовну. Раиса Максимовна насторожилась. Но пронесло: ни за нее, ни за колхозное просо Михаил Сергеевич не зацепился.
Курица Раисе Максимовне нравится, если ее умело поджарят, почему бы и не поесть?.. Утонченная женщина.
Михаил Сергеевич разъяснил: — О каких яйсах речь? Кто ими намерен бросаться? Утверждаю — мстить некому. Да и жестокость Сталина мы осудили, а его СССР на карте не существует! Новые регионы, новые образования, парад суверенитетов, парад президентов!..
— А вы?.. — кричат из зала.
— Мы с Раисой Максимовной гости!.. И часы у Германии потеряли, часы…
Генеральный секретарь ЦК КПСС — предатель. Президент СССР — предатель. Верховный предатель. Верховный — и часы потерял!..
Наши лидеры измельчали.
И вкуснее не стала каша.
И не сливками, а речами
Наполняется жизни чаша.
Папиросою да поллитрой
Лечит пахарь тоску и боли.
Рыжей хаммеровской селитрой
Отравили родное поле.
Не ударит в Москве царь-пушка.
Не взойдет атаман казачий.
В хилой роще кричит кукушка.
Соловей поседелый плачет.
И в безбожном просторе мглистом
Черти кружат, страшны и грубы,
Ищут русского «шовиниста»
Для распятия, душегубы.
Вот они — из пустынь востока
Надвигаются вновь грозою.
И трибунный их рот жестоко
Пахнет порохом и мацою!
Его приближенные — Бунич, Абалкин, Арбатов, Яковлев, Боровик, Шеварднадзе, Адамович, приближенные и лакействующие, лакействующие и сюсюкающие, ибо сам он — приближенный к продажной масонской ложе, лакействующий и сюсюкающий гой, вознесенный омерзительными ленинцами к звездному трону, на котором нахрапистый оболтус партии не удержался. И часы в Германии никак не обнаружит…
А вдруг их, бесподобных часов, и не было? Вдруг да и хоть один разок, единственный раз, Михаил Сергеевич надул западных руководителей? Часы под Москвою оставил, а приехал на свою немецкую землю, и давай молотить: «Знаитя, часы пропали!..»
Но Раиса Максимовна не согласится на политическую ахинею; чужое они не берут и не воруют. Свое дарят, пожалуйста, острова или целый регион на Балтике. Лучше отдать свое, как чужое, или чужое отдать, как свое, но только не часы. Так твердо решает Раиса Максимовна, соратник Михаила Сергеевича и доцент…
Зато слова — свой, своя, свои, свое текут и маслятся за ними!..
Едут они по милой своей Родине, по Германии, без своих часов. Едут, а в Москве — шесть тридцать, утро. В метро поезда загудели и голодные пролетарии, русские, украинцы, татары, на фабрики и на заводы заспешили, давя и наминая бока на лестницах эскалаторов. Чечены тронулись на рынок, евреи — в институты и в министерства… Мальчишки, чумазые и веселые, снуют наверху и внизу, махая газетами, разворачивают журналы, а в углу на перроне, паренек показывает сборничек со странным названием «Мерзавец», на обложке — портрет Михаила Сергеевича. Покупают…
Шесть часов и тридцать минут. Утро. Бодрая колгота. Шум. Крик. Железное беспощадное скрежетание тормозов — по рельсам заискрили вагоны. Пассажиры ахнули. Сгрудились. А на рельсах — окровавленная мать лежит, и красными губами не как Горбачев, пришлепывает, а жутко шепчет и плачет. А около нее — ребеночек, из пеленок ревет: «У-а, у-а, у-а!».
Милиция зашевелилась. Лава начала жужжать, ругаться и кружится под крышей станции «Университет». Словно часы Михаила Сергеевича нашли: скрип, скрип, скрип! А на следующий день радио оповестило: «Обнищавшие граждане прыгают на шпалы, поезда режут их, порой с детьми прыгают, не имея ни корки хлеба, ни надежды на завтрашнюю долю!..» Но при чем тут Горбачев?
А притом — дикторша телевидения отказалась комментировать скорбный факт: «Университет» — метро юной Раисы Максимовны, комсомолки!..»
Горбачев семь весен — сеял. Семь осеней — пожинал урожай. И повторял, пробравшись в президентское кресло через партдепутатов и аппаратчиков-демократов, повторял: «Знаитя, у той огромной стране у городах и у селах мало порядка!..». Раиса Максимовна рдела и кивала, затерявшись в Георгиевском зале Кремля. Серна, горянка, кавказская женщина, верная помощница. А теперь Михаил Сергеевич навязчиво ноет: «Где наши часы?..»
Мы, литераторы, внезапны, как бенгальские тигры. Вот некоторые из нас виляли, виляли хвостами перед Горбачевыми, а сегодня их рыки собак пугают: «Горбачев — цереушник!.. Горбачев — завербованный!..» Нельзя играть обвинительными фразами, нельзя.
И я — внезапный: с трудом уснул вчера, после трагедии в метро, уснул и вижу… Раиса Максимовна того, из пеленочек, ребеночка подняла и баюкает, баюкает, а Горбачев шпалы красной тряпкой вытирает и морщится, вытирает и морщится.
И, вижу, в его туннельном мозгу робкая лампочка зажглась, свет кольнул мокрую тьму, вижу. А гостеприимный Коль, через министра Геншера, протягивает Горбачеву часы, потерянные, протягивает, а они «скрип», «скрип», как страшные вагонные тормоза утром, в шесть тридцать…
Семь весен — сеял. Семь весен — пожинал урожай. Кровь льется. От великой державы — руины. Безвинная кровь льется. А он, черный ворон, каркает и каркает: «Я приду!.. Я приду!..» Куда прядет? Разорять-то нечего, разве могилы доконать? Ворон… Каркает, а часы «скрип», «скрип», «скрип»!..
* * *
Украинский поэт Борис Олейник сообщает: какая-то райкомовская уборщица признала в портрете Генерального секретаря ЦК КПСС, увезенного от нее давно, давно, мальчика, сынишку Мишу. Неужели?.. А по Москве распространяются листовки: Горбачев — сын турка, сестры в Стамбуле. А в метрополитене по дешевой цене продается бесфамильная повесть: отца Президента СССР Горбачева, предателя, расстреляли 9 мая 1945 года в Праге, отца, а могли бы и его сейчас кокнуть!..
Кому верить? И зачем же верить, если в Германии Михаил Сергеевич, он, он, Раиса Максимовна, подтвердит, часы потерял, а скажет, украли? И русская мать с ребеночком под поезд бросилась. А еще русская мать — рыдает: когда же русские парни перестанут умирать за чужие интересы в Грузии и Абхазии, Таджикистане и Армении, Прибалтике и Чечне, когда? Но почему ныне кровные братские муки в республиках — чужие? Куда он едет, кочевник и прораб измены, убежища ищет?
Явился он из торжища и блуда,
С Господней гневной метою во лбу,
Теперь по миру странствует, Иуда,
Влача обломки дома на горбу.
Он продает за серебро и злато
Куски и крохи дедовых святынь.
И Родина моя не виновата
Под распрями набежными пустынь.
Закормленный в застольях богатеев,
Дворцами их привечен, потому
Его гнетет преступная идея:
Скорей бы крепость возвести ему.
В Москве — не греет зданье из гранита.
Заморский замок — душу бередил.
Изменой беспредельной знаменита
Судьба скитальца: прах за ним летит!..
Он дом взорвал, покуда кровь и слезы
Не высохнут, не канут в благодать,
Все будут гнуться русские березы
И журавли над Волгою рыдать.
Лишает сна воспоминаний ворох
И скрип возмездья слышен у перил.
Нас не сломил мечом и танком ворог,
Нас тайно сговор бесий покорил.
Скользит, ползет улыбка по экрану.
Известные мелькают города.
А страх сочится и
через охрану,
Как сквозь песок тяжелая вода.
Еще лежат гвардейские ребята
Там, у Берлина, в братской тесноте,
Но мать встает, предателем распята,
И суд вершит —
проклятьем на кресте!..
Века и века будут русские люди терзаться: а какая же мать родила негодяя? Но русская мать уже сегодня прокляла его, и нет Иуде пути обратно. Если даже и часы он найдет, и минуту выберет для покаяния — пути ему нет в храм православный, нету.
А на днях завернул ко мне астраханский поэт Свердлов Борис, возвращаясь из Швейцарии. Предприниматель… И давай удивляться: «Мне, Василич, показали в Женеве два каменных дома, принадлежащих вождю рабоче-крестьянской революции Владимиру Ильичу Ленину. Один — сносят за ненадобностью, разваливается, а второй — наследника ждут.
Он и явился — приватизатор. Усадьбу купил на берегу моря. Квартал хапнул у вас, в Москве, и в Женеве огреб усадьбу, соратник гения человечества!..»
Борис удивился, а я уже ничему не удивляюсь, ничему: за Горбачевым воровская молва ползет, как за гниющим вараном вонь, и сибирский неинтеллигентный бомж вынужден был влепить настырцу затрещину…
А русская, измученная басаевскими насильниками вдова, похоронившая под Грозным, в поле, мужа и двух изглумленных дочек, на колени в храме опускается и просит Бога:
Видишь, Боже,
Антихрист кружит над нами,
Огради нас
Крылами, своими крылами,
Не пускай его, Боже,
В наш врата, —
Яд поганый и ложь
У него изо рта,
изо рта,
изо рта!..
1992—1996