КАГАЛ ВОЮЕТ (Цикл очерков)

КАГАЛ ВОЮЕТ

(Цикл очерков)

Не торопись, друг мой, с улыбкой бежать по страницам: что с улыбкой читается — с улыбкой и забывается…

В трёх частях и двенадцати главах очерка я говорю про убийц нашей России. Мы, русские поэты, не простим палачей и не забудем!

Весёлое равнодушие или же грустная безответст­венность — прямая дорога к погибели.

Мне скажут: вот проклинаешь ты разрушителей СССР, а сам камня на камне не оставляешь на Политбюро и ЦК КПСС, на ленинцах, как тебя понимать?

А так: русский народ Колымою, Певеком, Соловками, коллективизациями, индустриализациями, войнами и кукурозаизациями, целиннизациями, перестройками — гибелью миллионов русоволосых воинов, пахарей и строителей, растворением своей крови в соседних народах путь выправил страны к надеждам. А результат? Ленинцы — в банкирах и в губернаторах и ленинцы тусуются с олигархами, разбазаривая территорию держав. Двадцатый век — убийца русского народа!..

 

 

Часть первая

 

И над страстью наших поцелуев

Белым сном рябина расцвела.

 

1. Пусть долетят наши журавли!..

 

Если бы они вовремя решились на трудный путь свой — морозы не погубили бы их.

 

Однажды я заметил, как наклонились журавли над небольшим лугом, весною, и полетели дальше, усталые и родные, горько звеня  в синеве и пропадая. Журавли — теплые, крылатые души наши, звездные колокола Вселенной над знаменитой русской землею. Когда они звенят — сердце России отзывается им: самое доброе, думаю, самое настрадавшееся в мире сердце. Россия — храмовая, колокольная, журавлиная, у нас — единстванная! Куда ни шагни — она и она впереди. Не забудь.

Ну, зачем, зачем дали круг над небольшим лугом любимые сказочные птицы? Дали — когда-то тут болота были. Дали — когда-то тут гнезда журавли вили. Но — высушили болота. Но — нельзя теперь вить гнезда.  Негде их вить… Серебристому курлыканию высоты не даем.

Нельзя вить гнезда, а седые журавли — помнят. И дети их — помнят. И внуки их — кружат за ними, за ними, отцами и дедами: круг памяти, круг скорби, поклон уголку предков, гнезду материнскому.

Ну, разве случайно журавли возвращаются петь, любить, родить и умереть в Россию? И случайно ли у народов России журавли — журки, журавельки, журавушки сизогрудые, золотокрылые, голенастые, длинноногие красавцы и красавицы? Ликующие и грациозные.

О, пусть не губят люди у них гнезда! Пусть не мешает непогодь собираться журавлям до очагов родоначальных: счастья вам, дорогие, верные птицы! Летел бы и летел, звенел бы и плакал я с вами.

Ведь собирался же Иван Бунин по шпалам, по железным рельсам, пешком, пешком отправиться в Россию, седой и усталый. А более седой Тургенев просил родственника, из Парижа просил, найти и поклониться его дубу на усадьбе, под которым он услышал впервые: сердце его и сердце России вздрогнули и застучали вместе. А журавли низким кругом, низким кругом над зелено-синим раздольем прошли и прозвенели. Ну? Где еще такое деется: чудо наяву воскресает?

А в Литве русская девочка ладошки к бровям прислонила, белокурая, вздохнула: журавлей в Россию провожает… А в Таджикистане — над убитым золотоволосым солдатом, пограничником, призванным с Волги-реки, журавли зарыдали, и мать, в центре России, встрепенулась: «До каких пор нас будут раздаривать, разобщать, развеивать и распылять?»..

Даже в Южно-Африканскую Республику вынуждены бежать русские, теснимые и гонимые черными ветрами разрушений, катастрофами, гремящими над тем пространством, где привычно звенели, пролетая, журавли и где ныне — бедность, вражда, разгул воровства, разбоя, лжи и торгового обирательства. Даже в творческой личности — нет, нет и всхрюкнет доллар.

Не долететь журавлям до гнезд родимых, когда треплет и ослепляет их буря, а холод и мороз крылья им сковывает, непогодь мешает. А им природою суждено — петь, любить, родить в России!..

Сколько же их погибло нынешней весною — в заморозки и снежные вьюги, грянувшие в конце апреля, внезапные и беспощадные?

А сколько нас, россиян, породненных между собою кровью, да  и не породненных, а веками — близких, соседей, сколько нас погибло, не долетело до отцовских изб, лугов, пашен? Великая Родина наша — страна победная взорвана изнутри предательски, народы ее рассечены, где, скажите, в каком краю и на  какой версте планеты не звучит понятная их речь? Самая непопулярная  работа —  им. Самая крохоборная оплата —  им. Новые автоматы — им. И чужие конфликты — им.

Публичные дома — им. Тоску и растление — им. До сих пор я слышу, как  плачет русский тенор:

Перестаньте рыдать

Надо мной, журавли!..

Но журавли должны, обязаны долететь! Буря, не трогай их! Мороз, не сковывай им крылья!

Пусть придет президент-миротворец: согласует — несогласных, остепенит — гневных, смягчит — злобных, пусть соберутся народы России, малые и большие, возле  президента, законного, ими выбранного.

Нас, работящих и мастеровых россиян, нас, учителей и агрономов, инженеров и врачей, нас, летчиков и трактористов, нас, желающих труд свой приложить к  общей  судьбе нашей, нас — миллионы и миллионы, уступчивых, мудрых, надежных. Незаменимых — обычных.

Почему же нас обзывают красно-коричневыми, обзывают фашистами, расистами, быдлом, гоями, национал-коммунистами, нищими, пьяницами, праховой пылью?.. И кто нас обзывает? Обзывают — ворующие наши алмазы и наше золото.  Обзывают — страшатся собственных преступлений перед Россией и готовы обнести ее рубежи атомным частоколом  НАТО, сдать ее, святую и непокорную, на милость обжорству  и разврату.

Слышу крик журавлей,

Улетающих  вдаль!..

Это — наш крик. Это — крик нашей России — и мы не отдадим ее! Кто честно богат — пособи нам. Кто жульнически нахапал — посторонись. Не заставляйте глухонемых петь навстречу шестидесятипятилетнему  модно зачесанному реформатору «уральскую рябинушку»… Не заставляйте, вы, жрущие уворованную у народа икру, не заставляйте безногих инвалидов плясать «русскую барыню» перед старым рыночным актером, имитирующим, спортивно подскакивая, державный поворот руля… Игра.

Перед ним, перед ним — за  него, за него, а его нет — миф хмельной и кровавая распутица по России! Больной, но сценичный.

Пораженные продажным холуйским слогом златоусты — помолчите, и вы, изменившие  народу, косноязыкие дикторы и дикторши, не торопитесь  к  элитарным столам — не вино в бокалах, а  кровь расстрелянных и убитых.

Но летят наши журавли — через белые вьюги! Через красные зори — летят!.. И быть России — красными  цветами украшенной, красными, и заревым светом красным осиянной!..  Быть.

Через надежды и риск, через мучения  и  победы, через разочарования и радости несем в жизнь мы свет любви, свет утверждения красоты  и честности, свободы  и призвания.

Просиял закат небесным  пылом,

Ночь темна, а впереди светло.

Я свободен от всего, что  было —

Удивляло, мучило, вело.

Где-то ветром новый флаг полощет,

Предвещая бурю кораблю…

Ну а я люблю, как в белой роще

Белую снежину я ловлю.

Медленно  скользит она и вьется,

И не замечая никого,

Жжением томительным коснется

Вздрогнувшего сердца  моего.

Белая снежина, я ль не с нею

Прохожу по вихрям стрежневым, —

Только эта капля не тускнеет,

Посланная зорями живым.

Звездный свет,  серебряные  струи,

На траву плеснули купола

И над страстью наших поцелуев

Белым сном рябина  расцвела.

Не огни мелькают — годы, годы,

Если  за туманами весны

Кроме снов мучительных природы

Есть еще божественные сны.

 

О каком же сне я говорю? О  сне — покое, сне — рае, где глаза твои  широко распахнуты  на красоту и любовь, на верность и молодость вечную.

Ельцин:

— Если вы изберете Зюганова — начнется гражданская война в России! —

Гайдар:

— Коммунисты — это суды, ГУЛАГи, конфискации имущества, расстрелы! —

Явлинский:

— Если Ельцин не откажется от кандидатства в президенты — придут обязательно коммунисты. Ему немедленно отказаться следует, немедленно! —

Горбачев:

— Мой долг бороться за президентство — иначе победят коммунисты! —

Мироненко:

— Я поддерживаю Горбачева. Опытный  политик. Иначе — коммунисты придут!

Какой страх, какой первобытный ужас охватывает их, предсмертная дрожь окатывает их — партсекретарей,  совэкономистов, соцакадемиков,  генсеков, лидеров  комсомола, какой пещерный визг вырывается из их приватизированных  вилл!.. Здорово накуролесили, наподличали среди народа и народной заботы? Увертываются, бегут от времени, но куда убежишь?

Куда убежишь от защитников Родины? Куда скроешься от грозного маршала Георгия Жукова? Простит  ли иудам легендарный Александр Матросов? Заговорит ли с  мощными прохвостами Зоя Космодемьянская? Настанет день — герои будут канонизированы Церковью, а изменники будут анафеме преданы. Доллару не побороть святынь!.. Хапугам икон не зазастить.

И нас, писателей, «новый русский паук» сосет. От нашей багряной крови рахитичная бородка  его в изумрудную превращается. Гипнотизер банковский: изумрудные сети расставляет, и  мы, как вдохновенные мухи, жужжим в них, а он карманы обшаривает наши, последние копейки у нас выгребая. А мы, папуасы, кудесником завороженные, парализованы… Харизматичный демократ, ленинец…

Не ему же в белых весенних черемухах соловьи огненный свет дарили? Не ему и журавли звенели — жаловались на вьюжную непогоду, не ему. Но возле заграничных «колес» его — пудель. Классик, ласками начальства аж до замурзанности запестованный. Хвостом виляет. Сытостью оболваненный, без особой охоты, лениво, но тоже взбрехивает на коммунистов. Лакей. Не догадывается — поздно взбрехивать, поздно!.. Коммунистов ленинцы предали.

А мы, мы, россияне, — добрые голубоглазые коми, башкиры ли  отважные, мордва ли благородная,  русские, чуваши ли мечтательные, все мы, все не согнемся под навязанной нам иговой бедою, не пустим в гнезда свои, в дома отчие, отчуждение и распрю, мы — пусть журавли долетят, долетят! — дойдем до истины, до надежды, до того  мгновения, когда рукою своею, глазами своими, сердцем  своим, убеждением своим, достоинством чести и долга своего утвердим открыто и громко выбор своей — своего нового президента,  посланца от народно-патриотических движений,  светлых сил России.  Действительно — сына России.

России  нужен президент — молодой. Нужен президент  — не артист. Президент — не палач. Президент — не раздариватель. Президент — не обещатель. Нужен президент — хозяин. Президент — собиратель. Нужен президент, уважающий путь предков, историю предков, человек, слышащий колокольные стоны российских сердец, нежность журавлиную и верность их.

Хватит нам разбазаривать невест наших!

Хватит  нам разбазаривать сыновей и братьев наших!

Хватит нам унижать сестер,  жен, матерей и отцов наших!

Хватит Чернобыля, Чечни,  Карабаха, Челябинска!

Посмотрите — кресты, кресты! Посмотрите — обелиски, обелиски! Ну где  еще есть, ну у  кого, кроме нас, есть еще  такая  седая, такая гордая, такая измученная Родина?!..

Мы должны пахать землю, сеять хлеб, должны варить подводную и надводную сталь. Кто живых защитит? Кто могилы братские и обелиски братские обиходит? Мы должны еще захоронить останки защитников под Курском и Псковом, Ленинградом и Москвою… Должны перенести «условные» могилки расстрелянных защитников  Дома Советов осенью 1993 года. Перенести от «Белого Дома», переименованного так проамериканскими журналистами, холуями ушастыми, шекспирами перестройки…

Предательство —  караемо. Гляньте, форосский скользит мертвец, черным  вороном по России мечется, хрипит, доносит, а журавли его  не слышат, и мы его презираем, народами проклятого и отшвырнутого. А поглядите на шевелящиеся тени беловежских заговорщиков: каково им, кинувшим нас и журавлей наших в бездну спекуляции, крови, распада и надругательства?  Настороженные и агрессивные.

За черным вороном — тени, тени черные: нет им покоя, нет им, живоглотам, нравственного равновесия ни  во дворцах имперских, ни в лугах журавлиных, и даже церковная свечка не лечит их… Боль наша — сугобит их. И звездный суд — неотвратим над ними!

Так проголосуем же! Долетим же! Спасем и спасемся! Журавли и Россия —  две последних песни. Любовь и жизнь — две последних песни. Верность и смерть — две последних песни. Но песни, такие  седые, такие бесстрашные, такие красивые песни, — последними не могут быть, не могут, не могут!.. С них беззаветность начинается.

За морозом — ветер и метели

По селу и городу прошли.

Вот летели и не долетели

До России нашей журавли.

В тьму попали, в холода попали,

До сих пор я вижу, до сих пор,

Как с небес по одному упали

В синий леденеющий простор.

Чтобы вечно властвовать над нами

Святости, не  зная кандалов,

Где упали — вспыхивает пламя,

Золотее новых куполов…

На колени встанем перед Богом,

Ты и я,

нам вместе веселей:

«Господи, мы просим не о многом —

Пощади летящих журавлей!

Бедные не  платят за богатых,

На врагов не плачутся враги,

Сбереги влюбленных и крылатых,

И не предающих сбереги!»..

В мире ужас воцарится тихо,

Там и тут безлунье,

там и тут,

Если журавель и журавлиха,

Две последних песни, упадут.

Какой там Казахстан — судьба русских в  нем? Какая там Украина — судьба русских в ней? Какая там Прибалтика — судьба русских в Прибалтике, когда небольшая Молдова истязает русских у себя?

Роясь в материалах, посвященных русскому горю, я натолкнулся на публикации А.Ветрова, не известного мне публициста.

«Идея приписать славянские  земли к Молдавии возникла в умах большевистских мракобесов во времена сталинщины двадцатых годов. Именно тогда возникла идея  создания бутафорской территории для того, чтобы обосновать хоть как-то притязание к Бессарабии, которая входила в состав Румынии.

Причем все делалось методами антиконституционными, никого из местного населения не спросили, никакого референдума не провели. И даже больше того, фальсифицировали данные  переписи населения для удовлетворения бредовой идеи.

В 1924 г. была составлена заместителем председателя Центральной административно-территориальной комиссии и первым заместителем наркома внутренних дел УССР докладная записка  «По вопросу районирования местностей, заселенных молдавской национальностью».

Оперируя данными переписи населения 1897 и 1920 гг., он писал, что общее количество молдаван, проживающих в УССР — 177669  человек, причем в городах — 7083 человека и в селах — 170586 человек. В районах левобережного Приднестровья проживали 14,2 процента молдаван, 59,2 процента украинцев, 10,3 процента русских, 3,7 процента немцев, 1,5 процента болгар и других национальностей 11,1 процента.

В записке писалось: «Наряду с молдаванами на территории Приднестровья, заселенной последними, другие национальности, как, например, украинцы и русские, по значительному количеству районов занимают преобладающее место, а самое  главное, что населенные пункты,  где проживают указанные национальности, перемеживаются с молдавскими, создавая, так сказать, национальную чересполосицу».

Уступили за счет нашей русско-славянской судьбы ленинцы всем, кому стоило уступить и кому не стоило. Вот результат: русским не только в союзных республиках нет уголка, но их вытесняют даже из  автономий России. За что  же нам, русским, обожать ленинцев?

Ветров прав: «Даже в те времена волюнтаристских  методов и решений было ясно, что никакой Молдавской республики при  таком раскладе и расселении людей в  Приднестровье — не получается. Автор записки рекомендовал «создание отдельных районов и сельсоветов с большинством молдавского населения». Но в Москве не посчитались с  настоящим национальным составом, и родилось постановление Политбюро ЦК РКП(б) от 29 июля 1924 г. «О Молдавской ССР», в котором писалось: «Считать необходимым, прежде всего по политическим соображениям, выделение молдавского населения в специальную  Автономную республику в составе УССР».

Как видим, Молдавская республика левобережья Днестра с самого начала была разделенной политической  картой в руках тех, кому было  наплевать на местный этнос, историю края и все, что с  ним было связано. Палачи рвались к удовлетворению своих  амбиций.

Попутно  заметим, что и Бессарабия, в том виде как она существовала, была порождением АлександраI, который объединил земли Буджакской татарской орды, незначительную часть Молдовы и часть Подольской губернии, назвав это Бессарабской  областью или губернией в 1812 г. после присоединения этих земель к России.

Поэтому возникает естественный вопрос: на правом берегу Днестра новоявленные домнулы любят говорить о конституционности и неконституционности. Но о какой конституционности может идти речь, когда сама нынешняя территория Молдавии  не может никак считаться конституционным  образованием. Но вернемся к левобережью двадцатого века». Куда лезет Румыния?.. Куда лезет со своими нацистами молдавский Снегур?.. Далее А.Ветров рассуждает: «Не  удовлетворившись реальными цифрами народонаселения  в Левобережье из ЦК большевистского потребовали пересмотреть данные.  И… 11 октября  1924 г. (через два месяца!!!) председатель Совнаркома УССР В.Я.Чубарь  информировал своих хозяев в Москве, что численность молдавского населения  образованной МАССР составляет 38 процентов от общей массы. Такая открытая и наглая ложь вызвала удивление даже у большевиков. Чубарь явно перестарался. Поэтому решили несколько смутить эти  цифры. В 1925 г. предревкома новой республики Г.И.Старый опубликовал данные Паритетной комиссии Республики в соответствии с которыми здесь проживало: молдован — 32,07 процента, украинцев — 38,8 процента, русских — 11,72 процента, немцев — 3,0 процента, евреев — 11,3 процента, прочих — 3,0 процента.

Однако уже через  два года большевики вынуждены были признать (1926 г.), что молдаван 30,13 процента, а украинцев 48,49 процента».

Молдаване забыли — кто их спас от гибели, а  спасли русские солдаты. Но не молдаване забыли, а забыли прячущиеся за спинами молдаван румынские и прорумынские расисты, свежие гитлеровцы, выращенные сионистскими национал-агрономами, гоями Израиля и Запада.

И обобщает А.Ветров: «Завышение данных о количестве молдавского населения преднамеренно было сделано по указанию ЦК РКП(б), с тем чтобы обосновать создание придуманной в Москве по политическим соображениям республики. Сохранившиеся же цифры 1924 г. говорят, что только в Тираспольском районе русских проживало 21205, а их  число снизили в отчетах до 11126 человек.

Интересно, что и по последней переписи населения, к  примеру, в Рыбницком районе проживает украинцев — 46 процентов, русских — 17 процентов и молдаван 29,4 процента. И такая роспись национального состава в пределах колебания до 10 процентов сохраняется сегодня на  всем Левобережье бывшей Молдовы. Достаточно сказать, что в самом Тирасполе молдаван в 1940  г. насчитывалось менее двух  процентов. И только с  большими новостройками в  городе в период с 1970-1985 гг. их число (с учетом проживающих приезжих с правого берега в  общежитиях и с  учетом студентов — временного контингента) колеблется  от 13 до 17 процентов».

Да, для хронических переделываний мира мы, народ, — скотское поголовье: хотят — разбазаривают, хотят — милуют. Неутолимые новаторы страданий и разрушений. Вернемся к Ветрову.

В 1991 г. сталинская республика Молдавия умерла. Сам парламент провозгласил пакт Риббентропа-Молотова недействительным  со всеми вытекающими отсюда выводами, но… об одном в  пылу господа забыли. А именно о том,  что по этому самому пакту (опять же никого  не спросив) исконно славянскую территорию левобережья — праматерь земли русской, передали антиконституционно Молдавии. А раз само молдавское правительство  отказалось от пакта 1940 г., то и прав юридических на данную территорию у него нет и быть не может. Это ясно любому здравомыслящему человеку, даже не  юристу, но только  не националистам, охваченным  бредовой  идеей создания Великой Румынии в границах «от моря до моря», то есть до самого Волгограда, как  во времена почившего в бесславии фашиста Антонеску. Впрочем, в Молдове сегодня создан союз ветеранов, воевавших в его армии, и его участники пользуются теми же правами и льготами, как и те, кто освобождал Европу от коричневой чумы.

Поистине  поэт воскликнул бы: «О времена, о  нравы!»

 

*  *  *

 

Ельцинское правительство на конфликт в Приднестровье между  прорумынскими националистами и русскоязычными, надеющимися на помощь России, смотрело через торговую улыбочку Гайдара: досмотрелось — приднестровцы на  поле боя выезжали на самодельных танках,  сваренных из бытовых листов  железа. В Москве русские люди, да и не русские, но патриотически настроенные, бунтовали и скапливались в демонстрации, а демонстрации, требующие прекратить убивать русских, разметывали, арестовывали, угощая дубинками.

Где, в каком  краю размонтированного и распроданного СССР не лилась кровь русская, безвинная и одинокая? Посланный в Тирасполь генерал Александр Лебедь пуганул фашиствующих румын и прочно пообещал им завершить конфликт в их  же Бухаресте, завершить с почестями, какие положены ему, непременному победителю… Бандиты попиратствовали, помородерствовали и,  протрезвевшие,  угомонились.

Угомонился и генерал, имея навык жестокой волей командира образумевать разбой и приводить к  покорности наглость. Угомонился, да со свежими  силами принялся разоблачать в Республике Приднестровье чиновничью коррупцию. Завязалась изнурительная перепалка генерала с руководством  непризнанного государства, страдающего безденежьем,  отсутствием поддержки со стороны России, Украины, чьи народы и населяют в основном этот древний южный  славянский край.

Мы, писатели, Петр Проскурин, Валерий Ганичев, Юрий  Лопусов и я, гости президента Республики Приднестровья, встретились с генералом  Лебедем. Побеседовали. На прощание спросили:

— Стыдно, больно вам за расстрел Дома Советов преступниками Ельцина?

— Стыдно…

— Есть ли в Российской Армии надежные и умные генералы?

— Есть, такие, что могут и перевернуть кучку изменников!..

Генерал понравился нам. Но… Беспокойство и любовь к нему приднестровцев, беспокоили нас и заставляли нас думать, вглядываться, без розовых оценок слушать диктаторский бас генерала.

Горбачев и Яковлев, Шеварнадзе и Ельцин, Назарбаев и Алиев до сих  пор еще разрывают, раздергивают Россию, но только ли они? Борис Ельцин — ревнитель кровавых традиций своих единоплеменников, большевиков-казнителей, Эльценых и Аксельродов, Свердловых и Бауманов, талантливый продолжатель их антирусской воинственной линии.

День мой  — от страдания до боли

Долгий  путь,  а ночь еще трудней…

Нет у нас ни радости, ни доли,

Дом отца под стаями теней.

Только посвист крыльев беркутиных

Плещется над русской головой…

От вражды и крепостей руинных

Память зарастает трын-травой.

Но горит за вечным перевалом

Скифская укорная заря,

И опять, гремя девятым валом,

Океан срывает якоря.

Воины, матросы и солдаты,

Мать на обелисках и крестах

Вздохом освежает ваши даты,

С прежнею молитвой на устах:

«Сыновья мои, воскреснуть право

Бог дает!..

И я!..

Стучите в дверь!..»

Заварили непогодь кроваво

Новые преступники теперь.

Недруг  слово окартавил наше,

Горе  наше высмеял торгаш,

И предатель у кремлевских башен

Не чужой куражится, а  наш.

Обирать народ — насильный метод,

Схоже у разбойников нутро:

Кудеяр покаялся, а этот

Кудеяр,  но из политбюро…

Их  предтеча, тот еще разбойник,

Умер, а в могилу не зарыт,

Не живой лежит и не покойник,

Проклятый казненными навзрыд!..

И живет чернолобый скорпион. Ест. Пьет. И с экрана, шваль интернациональная, нас, витязей русских, он, библейский Хам, поучает!..

 

1993-1996

 

2. Сволочи  и  пи-пи-ля-ляти…

 

Мы, русские, — пропащий народ… Наших красавиц, дочерей наших, полонят, захватывают, воруют, насилуют в центре Москвы. Даже девочек-подростков мы не в состоянии защитить. Каждый день в газетах портретики исчезнувших ребятишек, особенно русых, голубоглазых, золотистоволосых, не успевших расправиться, невестами стать не успевших.

Они кому-то очень приятны. Они для кого-то очень притягательны, зовущи, как нежный белый вздох лилии над синей глубиною. Их, изнасилованных, их, растерзанных, их, оглумленных и мученически уничтоженных, находят в чеченских тайниках – ангарах подземных, скотских загонах для русских рабов. Находят их – с бутылками пустыми в ещё не округлившихся, в ещё почти спортивных животиках. Находят – со взрезанными наивными титечками. Мы  — под Чингисханом!..

А телевидение? Жизнь израильтян идет наравне с нашей русской жизнью, нет, наши останкинские израильтяне к тель-авивским израильтянам родственным вниманием и расовым сочувствием запрограммированы. Разве, скажем, вы услышите пародию на гимн Израиля? Что вы, что вы, такую пародию на наш гимн, гимн СССР, безнаказанно останкинские израильтяне стряпают, а на израильский гимн – много вы захотели…

Пародия – песня на мелодию гимна СССР, песня о русском медведе: мол, когда ты, мерзавец, уснешь, пролетая через Вселенную, уснешь, в подтексте – сдохнешь,  мертвым сном тебя возьмут звезды, надоел ты во Вселенной всем, всем… А поет, гундосит слова, всовывая запретный смысл в них, поет лысый урод. Ушастый лакей. Не лакей, журналист – не журналист, бес – не бес, хотя и хвост у него имеется, и харя соответствует: ворья, небритая, гомик, пришлепнутый пьяной богатырской русской пятерней.

Поёт. Сволочь. Изголяется. Картавит. Но мелодия-то грозная: дрожит и честно ее тянет голосишком рыночным. Поди – за лишний доллар вкалывает, гад? Но в страхе: вдруг русский народ догадается и гневно поймет, как его вчерашний державный гимн оклоунили, да и во вред русскому авторитету запустили во Вселенную грызуны неуемные, поторошители русской красоты и выкалыватели русского совестливого ока.

Нет, прогундявил, не застукали мерзавца: захихикал и уполз, виляя кривою задней частью тела, уполз, с экрана, крыса хвостатая, безнаказанно уполз.

А ведь с этим могучим гимном отцы наши и братья День Победы, 9 Мая 1945 года, на знаменах красных по Красной площади пронесли. Солнце вселенское пронесли 9 Мая 1945 года по Красной площади воины русские, праправнуки Александра Невского и Дмитрия Донского, ну, скажите, скажите же: как нам жить в России дальше, жить рядом с этими хищниками, кусающими нас, сосущими кровь русскую и свет русский, как?

Вы удивились? Вы вспомнили данный случай, позорный факт? А президент Ельцин? Президент Ельцин следом выпялился на том же экране и поволок ту же, надоевшую нам, гениальную фигню:

— Голосуйте за меня!.. Я, президент, гарантирую права человека в стране!.. Голосуйте за меня, я доведу начатые реформы до конца!.. Голосуйте за меня, я обещаю не допустить коммунистов к управлению государством!.. И т.д. И т.п.

Вылезла на экран старая спотыкающаяся от похмельного тика лахудра, известная солистка, через экран пахнущая замогильной пудрой и угловою панелью:

— Я сделала выбор!.. Я за Бориса Николаевича голосую!.. И вас, мои поклонники, призываю голосовать за Бориса Ник-к-к-о-о!.. — И потащило её, похмельный тик увёл её  в сторону маразма: захолонуло разум дуре.

Вышел шут, Хазанов, знаток русской трагической действительности:

— А зачем нам новый президент? Я голосую за Ельцина!.. — Он и за Брежнева успел, и за Андропова успел, он и за Черненко успел, он даже за Горбачева, растлителя и палача великой державы, успел проголосовать, причмокивая, облизывая от интуитивного волнения клоунские вещие губы…

За ним Горбачев, Ирод:

— Угаласуйтя за Ельсына или за миня!.. За Ельсына угаласуйтя или за миня!.. Мы, удва призядента, мы не допустим эксперементов!.. — Каких экспериментов? Отэкспериментировали. Под суд пора.

Члены Политбюро… Генсеки… Один – генсек ЦК КПСС. Другой – первый секретарь МГК КПСС, считай – генсек МГК КПСС… Кто они? Где их воспитывали? О, они – настоящие большевики. Настоящие ленинцы. Только – реформы. Только – обновление. Только – слезы, кровь, разрушение русского дома, русской доли. Только – ненависть к русскому народу.

КГБ за нами следил. Следил за русскими патриотами, за русскими поэтами, жизнь свою, голову свою кладущими под топор палачей во имя России любимой, России изнасилованной, истерзанной, изглумленной мерзавцами Вселенной… Да поднимется она, святая и распятая, да обрушит она ярость накопившуюся, гром поднебесный свой на казнителей своих, на растлителей своих, на бродяг и циников мира!..

Как проползли, прошуршали, протиснулись, пробуравились, прошмыгнули, пронырнули, как вошли, въехали, вомчались они в Спасские ворота Кремля?

Серчай, Россия, да, серчай,

Ты и на гнев имеешь право,

Когда бандитская орава

В тебя стреляет невзначай.

Когда в село твое полки

Приводят с гор боевики,

Когда по юношам-сынам

Свистит картечь — не спится нам.

Властители моей страны

В секретарях у сатаны,

И в палачах у сатаны

Властители моей страны.

Серчай, Россия, да, серчай,

Но за безвинных отвечай,

За русский мучимый народ,

Которого сковал урод –

Забывший крест, предавший род,

Шагнувший вдруг в кровавый брод,

От кабинета до ворот,

Урод, чей разум

вытек в сброд!..

Я всегда путаю телеобозревателя Евгения Киселёва с правозащитником Сергеем Ковалёвым. Но посмотрю на Киселёва – перхотью не обсыпан, значит, не Ковалёв. А гляну на Ковалёва – палки на экране не тусует, график усиления напряженности влюбленности русского народа и остальных народов России в Ельцина не демонстрирует — значит не Киселёв. Хотя оба они – подвыватели из карательной демократической псарни…

А дикторшу Миткову путаю с дикторшей Шараповой: различие — лишь масть волос, а если взять да и полить золотым пуншем Миткову, черным пуншем полить Шарапову – конец, заикаются одинаково и слова русские у них пузырятся одинаково, как будто они обе лежат в люльке ещё и собираются терпеливой маме проугукать первый слог великой речи.

А что творит Киселёв?

“Президент Ельцин сегодня на ночь отстал от Зюганова на полпроцента, а к семи утра он уже обошел Зюганова, коммуниста, на четыре с половиной процента. Есть уверенность – к обеду Борис Николаевич обгонит Зюганова, коммуниста, процентов на восемь, в целом, а к вечеру, к вечеру – на двенадцать, пятнадцать процентов, гарантия!”

Начавший седеть комментатор, усы есть у него, костюмы, галстуки, в холодильнике, поди, икра, а в карманах, поди, американские доллары, и так унижаться и так унижать, так лакейничать и так олакеивать, эх!..

Ковалев – донес на Россию, как доносил на СССР, и куда-то провалился, уж не закрылся ли в квартире: тренироваться более и более, достопримечательнее и достопримечательнее смахивать внешне на Андрея Сахарова, папу атомной бомбы? Смахивать внешне, ведь похож, а внутренне – копия. Предательства, антирусские порывы, ненависть к России у каждого изменника своя, но близка всем тем, кто предавал и предает русских, мешает нам жить и действовать на русской земле.

 

*  *  *

 

В залике для избранных, на трибуне ли какого-нибудь симпозиума в Европе вдруг всплывет Лох-Нессе, Чубайс. Красновато-медный, упитанный и самоуверенный, не знающий ни душевного лиризма, ни подспудной нравственной тревоги. Всегда – законченный, обстуканный, рашпилем обшорканный, четырёхугольный, тяжелый и чугунный, как надгробие, надвигаемое мафией на Россию.

Железное чудовище, Лох-Нессе, непотопляемое, неумолимое, непобедимое, отлитое веками страданий человеческих, слёз, крови, ужаса и апокалипсисов… Кто за ним? Неужели он – сам? Оно – само, Лох-Нессе? Казалось, Бог услышал наши молитвы, увели куда-то по океану русской нищеты и боли, увели это железно-чугунное гигантское ненасытное животное, но вот опять объявилось оно, чавкнуло, позёвывая, и новый страх охватил нас: сколько миллионов нищих заставит оно донищать, сколько миллионов разоренных оно, чавкающее чудовище, доразорит?

Столетиями русская земля вздыхала, плакала, радовалась, улыбалась и кормила русских людей, помогая им отстаивать и не отдавать её в беспредельную распродажу помещику и капиталисту. Крестьянин русский, рабочий русский, да не одни русские, а все, все честные россияне, боролись и не отдавали на родной земле ни фабрику, ни завод, ни борозду, не отдавали ни своему банкиру, ни чужеземному захватчику. Но чугунно-железное чудовище проторговало, обманом и подвохами, чеками и вонючими удавоподобными ваучерами обездолило каждого русского и каждого нерусского человека, унизило и обесправило русский народ и народы России, насморочно заявляя: “Приватизация свершилась!.. И никогда в России к прошлому возврата не будет!”.

Не будет возврата – ни к рабству. Не будет возврата – ни к нищете. Не будет возврата – не к недостоинству, а, по Чубайсу, по его вредительским экономическим кругам и блудоюдству, мы непременно, да уже возвратились к позору первобытного состояния, когда бездарный Гайдар, опустошивший каждую трудовую душу, нам внушается сверху не как глобальный  и наглый карманник, колоссальный грабитель, а как: “У него такие умный мозги!..” Какие же?

Не похожа ни на кого дикторша Сорокина. Так визжать, как визжала она: “Красно-коричневые!.. Коммунисты!.. Фашисты!.. Пьяницы!.. Нищие!.. Внесоциальные элементы!..”

И – ещё: “Борис  Николаич!.. Борис  Николаич!.. Борис  Николаич!!!..” Шевелилась. Закатывала зрачки. Уши растопыривая, словно сама себя же, лирическую исповедь свою в локаторы согребала. Подвески алмазные на её ушах, пропеллерно оттопыренных, чудесно позвякивали, колебание страстей выдавая, очумелому зрителю. Горжусь Сорокиной, если она не под псевдонимом!..

Вот, например, Саша Невзоров – русский, русский, и теперь тоже поддерживает Ельцина, хотя бабушка у популярного телеведущего чистейшая еврейка, а, скажите, какой патриотизм русский вдолбила внуку, растя отважного в Семхозе под Сергиевым Посадом… Не православный ли Саша-то?

Однако, слышим:

—  Футболисты голосуют за Ельцина!..

— Трактористы голосуют за Ельцина!..

— Владельцы садовых участков голосуют за Ельцина!..

— Врачи и ветеринары голосуют за Ельцина!..

— Злоумышленники и промышленники голосуют за Ельцина!..

— Крестьяне-христиане, нефтянники-мусульмане голосуют за Ельцина!..

— Академики без полемики голосуют за Ельцина!..

— Лётчики, пулеметчики, танкисты, артисты, аферисты голосуют за Ельцина!..

— Монтёры, шахтёры, голосуют за Ельцина!..

— Крокодил Гена и кукла Барби голосуют за Ельцина!..

Прижимая к грязным титькам недовыпитую бутылку водки, нечёсанная проститутка сообщает с экрана:

— М-мы п-пля-яти, на Киевском, Казанском, Ярославском, Савеловском, Рижском вокзалах решили голосовать за Бориса Николаича, за Борис-с-са Ник-колаича, за Николаича, Николаича! – В экстаз вошла, скотина…

А на встречах вождей СНГ, разваливших СССР, Назарбаев женственным голосом: — Без Бориса Николаевича СНГ пошатнется!..

Грузинский вождь, Шеварднадзе: — Поттерщиваю президента Ельцина, крепкий физищиски, молодой ищо в нащем содружествэ!..

Вождь Армении Тер-Петросян:  — Без Ельцина Россия одна останется, СНГ без России тальше пойдет по пути интеграции!..

Украинский вождь Кучма: — Да, мы поддерживаем Ельцина!.. — И страусиную голову втянул в пиджак… Стыдно? Чего лезете в нашу русскую боль? Чего лезете в нашу беду русскую? Зачем вам смерть русская?

Кровавый Снегур и кровавый Алиев подсюсюкнули… Какое их дело до наших выборов? Диктаторы. Мелкие. Жадные. Жалкие. Потные. В страхе живут и дышат – накуролесили? Туркменбаша куда прямее и порядочнее их: не влез в русскую душу, не мучит и не мутит её, молчит.

Великий русский ученый и писатель-фантаст Иван Ефремов предсказал в романе “Час быка”, что великую державу разворуют, растащат, распродадут бандюги, рулевые республик, а сами превратятся в местных царьков, трусливых, озлобленных и глупых, заливающих неминуемый крах свой примитивными военными парадами и безвинной кровью малых народов и малых государств своих, кошкодавы, облаченные верховными званиями и посаженные ЦРУ на троники, коронованные подлецы.

Все – за Ельцина: от мокрицы до танка в Чечне, за Ельцина даже в сумасшедших домах голосуют! А больные СПИДом за Ельцина умирают с улыбкой на устах. Они более восторженно произносят имя Ельцина, чем даже Павел Грачев, министр обороны России. За Ельцина  — майские жуки, июньские мухи. За Ельцина – все живое и мертвое во Вселенной: как же он не пройдет в президенты России, главный диктатор среди диктаторов СНГ, главный палач среди палачей СНГ?

Фокусные палки Евгения Киселева не лгут: Ельцин спит, а проценты голосов набегают к нему. Прав Сергей Ковалев: без Андрея Сахарова мы до сих пор не попробовали бы замечательной западной демократии. Миткова, Шарапова, Сорокина – вечны и неповторимы. Мухи и те в ливневых грозах погибают, а им, соловьихам останкинского Тель-Авива, износу нет: или – синтетические куклы, или?..

И правил генсеками и членами Политбюро останкинский Тель-Авив, как ныне правит останкинский Тель-Авив президентом России. Окружение президента России – сионистская петля, смолою скрипучей натёртая.

В Ростове-на-Дону Ельцин, возбужденный казачьим крутым пивом, не стал ждать, когда ему безногие инвалиды, в Чечне искалеченные, приветствие пляской костыльной продемонстрируют, любят же калеки, юноши русские, взорванные снарядами боевиков, президента своего, а он ждать не стал: сам начал, страшно приседая, собственные кости разминать, пытаться изогнуть в ритме туловище  и старчески, на всю Россию, постанывать. Лихой кавалер, казак уральский?..

— Ельцину любо!..

— Ельцину любо!..

— Ельцину любо!..

Толпа орала и удивлялась, ещё бы с пива, а так гусарит на сцене: это – в шестьдесят пять лет!… Трезвый, можно сказать … А что с ним случиться, когда и в семьдесят и в семьдесят пять с трона не слезет и пива глотнет!.. Ведь объявлял же в день собственного семидесятипятилетия Леонид Ильич Брежнев, что он замечательно себя чувствует и похож на Ленина.

А Борис Николаевич разве на Ильича не похож? Пожаловались пенсионеры на грабеж его соратника, Гайдара, Борис Николаевич раз и указ: всем, кому чуток побольше восьмидесяти годочков – дать немножко из тех сотен и тысяч, советских, равных доллару рублей, сбереженных гражданами на похороны, дать немножко нынешними рублями, перестроечными, бесценными, ничего не весившими ни в России, ни в СНГ, ни в мире, проклятыми и ненавидимыми в народе, как словоблудье Горбачева и обещания Ельцина!

Но Ельцин на выборах победит. Генерал, министр МВД Куликов, сурово предупредил: потребует ситуация – не только войска МВД, но и армию подключат ради достойного поведения граждан России в день выборов президента России, свободных и прекрасных. Да и министр обороны России Грачев давно уже приказал голосовать за Ельцина солдатам и матросам: а чего резину тянуть? Получил приказ – выполняй. Генералы-то нынешние послушнее привокзальных проституток. Опытные пи-пиля-ти: что захочешь, то они и тебе сделают, любой массаж…

 

*  *  *

Мы называем казнителями русского народа Горбачева, Ельцина, Гайдара, Явлинского, Куликова, Панкратова, Новодворскую, Лужкова, Ерина, Черномырдина, Чубайса, Грачева, Черниченко, Панфилову, Станкевича, Евтушенко, Собчака, Старовойтову, Адамовича, Гербер, Приставкина, а разве Попцов или Киселев, или Задорнов Миша, или дикторши, Комарова, Сорокина, Миткова, уступят им пальму первенства по жестокости призывов стрелять?

А мы ведь, русские, живем, чувствуем, любим:

В черемушниках белых мая,

В пьянящей зелени лесов

Я поцелую, обнимая,

Тебя средь птичьих голосов.

День вызвенился колокольно,

В березах белых – голубой,

И ни о чём душе не больно,

Ведь ты со мной и я с тобой.

Пусть пролетели наши годы

И песню нашу там, вдали,

За черные крутые воды

Вдруг уронили журавли.

Черёмуховый куст белее

Пурги, охапки снеговой,

И ты дороже и милее,

И горше думы вековой.

Закат сгорит, но остается

Созвездий зовная тропа,

В России русским не дается

Простое счастье и судьба.

О, сколько сил и сколько воли

В страданиях погребено, —

За горизонтом плещет поле,

Как жаль, что пройдено оно!

Кто наглее и беспощаднее обворовал русский народ: Гайдар или Чубайс?

Ельцин — Ленин сегодня: в Новочеркасске памятник воздвигнет расстрелянным пролетариям хрущевскими инквизиторами. Поправит дела в России – и расстрелянным защитникам Дома Советов памятник соорудит: сам же их приказал расстрелять. Ну соратники помогали: Гайдар, Явлинский, Чубайс, Лужков, Бурбулис, Шахрай, Старовойтова, а из независимых литераторов им подсучивали Окуджава, Иванов, пародист, Адамович, словом, кагал из Останкинского Тель-Авива, хотя, может быть, и русские среди этих пи-пиля-лятей могут попасться, правда, очень редко.

Великую Россию строит Ельцин: зачем ему русские? Строил же Ленин СССР – не для русского народа, держиморды шовинистического, и Ельцин Россию великую строит, раздаривая окрестные земли китайцам, японцам, казахам, латышам, украинцам, грузинам, кому, кому, а эсэнгэшникам грех ли подарить? Да и китайцы ленинцы!.. С японцами завязать надо рыночную дружбу. Новаторство. Реформы. Кто же без Бориса Николаевича решится на такое?

Ельцин любит поиграть в русского среди казачества и среди напуганных им чеченов. На скольких вертолетах он летел-то к ним? Шум над Кавказом был запойно-планетарный. А заглохли вертолеты, обслуживающие президента России, боевики стрелять в русских солдат начали. Даже помощники президента, Сатаров и Лифшиц, русские ребята, сообразить не в силах: почему чечены вновь в русских нацелились?

У Владимира Ильича Ленина были, крутились, исполняя роль, то палачей, то официантов,  и Окуджавы, Адамовичи, Старовойтовы, Бурбулисы, Гайдары, то комиссаря, то банально расстреливая русских, и при Ельцине внуки и правнуки палачей русского народа комиссарят. Газеты при Ильиче, а радио и телевидение при его продолжателях, Сталине, Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко, Горбачеве, и в разоренной России, после развала СССР, в измученной России, при Ельцине, каждое русское слово, каждый русский вздох – под останкинскими израильтянами, и сам Ельцин – под ними. Великодержавный шабес-гой.

Может, права дикторша Сорокина: и мы – гои, и мы — пьяницы, не казачьим пивом накаченные, так брынцаловской водкой? Вот и мочимся на аэродромах, освистывая струёю шасси реактивных лайнеров, и с мостов падаем, тюфяки, в лужи подмосковные. Патриоты…

Светлана Сорокина, дикторша-демократка, кликушествовала, звала стрелять русских, коммунистов и негодяев, наверное, от сострадания к нам, обманутым и оболганным? А может, и её в детстве часто пороли и пороли несправедливо? Может  — её голодом долго морили, котлеты лишь на кухне ей из-под фартука показывая? А? Может — за уши таскали, проказницу экую, и уши теперь ей, богатой, растолстевшей на крови нашей, и подвески рубиновые, искрящиеся, достались теперь ей за страдания и прошлую нищету? Бедолага, подвесит – и уши уменьшаются, стягиваются и растягиваются, стягиваются и растягиваются – не резиновые же, а рубином прижатые, видит Бог…

Я за Сорокиных, как за родных, всегда переживаю: Сорокиных, почти как Ивановых, много на Руси. Помоги мне Господи и в Светлане Сорокиной не ошибиться: не псевдоним, повторяю, не псевдоним чать у неё? Хотя она – из команды Ельцина, та ещё пи-пи-ля-лять!..

Борис Николаевич Ельцин – ленинец, большевик несгибаемый. Строит Россию великую, сужая её и сужая, отламывая от неё куски и отламывая, как ему ЦРУ порекомендовало: набивай рот демократам свободой, а там – само развалится!.. Такой большевик, такой большевик, ему даже Горбачев завидует: в президенты, архаровец, тыкается. Его бьют, затрешину дают, а он тыкается и тыкается: Сергеич недоволен – медленно Россию Ельцин разваливает? СССР он, да все они, ленинцы настоящие, политбюровцы марксистские, быстро угробили, а Россия чудом уцелела. Вот и тоскует главный приватизатор, Михаил Сергеевич, по последнему кавказскому вертепу, торжищу над матерью Россией?

— Угаласуйтя за Ельсына или за миня! Угаласуйтя за Ельсына или за миня!.. — Настырный. Глупый. Хитрый. Самонадеянный. Хапужный. Изворотливый. Пакостный. Скользский. Форосский угорь.

Попов, Лужков, Шохин, Федоров, Шахрай, Бурбулис, Махарадзе, Барсуков, Коржаков, Грачев, Громов, Кондратьев, Родионов, Куликов и ещё Куликов, Понкратов, Голушко, Ерин, Козырев, знаменитый проторговец Россией, Примаков, Абалкин, Гайдар, Арбатов, Тихонов, Явлинский, Яковлев и Яковлев, газетчик и тот Яковлев, горбачевец, ельцинист, тот, тот, завербованный агент влияния, Попов, Сагалаев, Чудакова, специалист по Булгакову, требовавшая расстреливать нас, людей безвинных русских, Роллан Быков, Марк Захаров, Михалков, Никита, о, Господи, не перечислить, — сколько же их, русскую нашу кровь глотающих не менее шумно, чем глотает её Лох-Нессе?

Ныне у президента Ельцина, кроме единственного защитника и охранителя его, Александра Лебедя, никого нет. Ну есть банкиры: “Моста”, “Интерпола”, “Россбанка”, есть олигархи, но ведь нелегко знать: на кого банкиры завтра поставят, на Лебедя или новейшего Коржакова? Участь диктатора неибежно в России зависит от участи верноподданого ему опричника. Убрали Власека от Иосифа Виссарионовича Сталина – конец вождю всего прогрессивного человечества… Правда, Александр Лебедь может быть неповторимо преданным охранником  Бориса Николаевича Ельцина. Нельзя же такое внезапное и безудержное доверие, доверие своего господина,  превращать в политическую карьеру свою?

 

*  *  *

 

А Силаев? А Гайдар? А Черномырдин? А Немцов? А Степашин? Я не навязываю, я повторяю и повторяю имена казнителей. Я продолжаю изливать душу русскую свою бумаге, а в Москве, заявил Александр Лебедь, генералы, боевые товарищи по работе министра обороны Грачева, дружно выразили недовольство снятием, так сказать, отставкой Грачева, выразили тайно и сразу стали, по Лебедю судя, гэкачепистами №3… Где логика? И что за новая драка? И когда Москва, Кремль, прекратят плодить, как вокзальных шулеров, недоносков, свежих героев подавления мятежей?

Ну в курительной комнатке выразили генералы шепотом недовольство, ну? Могли и заматериться – и что: мятеж? Боже мой, как много выблядков на Руси, рвущихся в легенду, в любовь народную? Но, слава Богу, как мало их, настоящих героев, на Руси: народ русский – слишком разборчивый и слишком непокорный, даже просионенный насквозь, цэрэушник иудей Даллес, отмечал это.

За ручьем, у мыса

Дуб зеленолистый.

Наш Мазепа лысый

И слегка пятнистый.

Полукавит трошки —

Изменилась эра:

Ножки нам и рожки

Дал от СССРа.

Бога мы просили

Вздрючить резидента,

Метит он в России

В кресло президента.

Полукавит трошки,

Ждать нас не заставит:

Ножки нам и рожки

От неё оставит.

Отпрыск Моисея,

Ядом начиненный.

Стон и смерть посеял,

Яхве подчиненный.

Мать его кукует,

Выйти в сад боится:

Родиной торгует

Сын

и тем гордится!..

Голова не репа,

Виден ум с пленок,

Даже и Мазепа

Перед ним – ребенок.

Ни кобзарь, ни ратник,

Внешне схожий с трупом, —

Вот такой стервятник

Кружит по-над дубом.

 

Я пишу этот очерк в подмосковной деревне. Пишу. Грущу. Думаю: как мы, русские, мы, россияне, завтра жить будем – все надежды наши растоптаны в Афганистане и Чечне. Родная Абхазия жмется к нам, а Кремль её отталкивает. Белоруссию Кремль вокруг пальца водит. С Украиной Клинтон не разрешает нам поздоровкаться братски.

Неужели Клинтон, как Ельцин, — мальтийский рыцарь? И устав поведения, и порядок дисциплины у них един? Горбачева мадам Тетчер просвещала и урезонивала, помыкала им, куклой пятнолобой, а этим, подплясывающим на деревянном настиле большевиком-ленинцем, Клинтон управляет: включает и выключает его, как набитый продуктами холодильник.

Пишу. А из метро в Москве, после взрыва, людей русских вытаскивают, израненных подложенным под сиденья динамитом. Навязали-таки нам западный образец цивилизации, общечеловеческие ценности, если упираться в недавние философствования бездарного Горбачева. Навязали конфликт нам с мусульманами, чего у нас, у русских, никогда не наблюдалось. Века и века жили – дружили, шагали – помогали обоюдно себе и детям в долгом пути. Кто навязал конфликт? Сион. Кто навязал террор? Сион.

Спешат на коммунистов свалить. А кто на коммунистов-то валит? Валят на коммунистов, рабочих и крестьян, честных учителей и честных инженеров, валят на нас вину и ответственность за взрывы и кровь вчерашние крупные ленинцы, горкомовцы и цекисты, ленинцы и внуки соратников Ленина, прорабы перестройки, стоящие у руля… Валят те, кто расстреливал нас, патриотов русских, в октябре 1993 года у Дома Советов. Те валят, кто ночью увозил мертвых героев от Дома Советов, пробуя и надеясь отвернуть от наших глаз свое бейтаровское преступное мурло… Сволочи.

Учительница взрывать не согласиться. Нищий, бомж, не возьмется убивать. Инженер или врач, сталевар или штукатур – не будут. Киллера без них найдут и боевика без них сагитируют. Доллар – хозяин у нас, а не президент. Надвигаются выборы. Завтра – День независимости. От кого – независимости? От Запада? От США? От НАТО? Комендант Кремля и России – Останкинский Тель-Авив…  Конец романтике.

 

1995-1997

3. Ельцинская пятилетка

 

Все пять лет, которые как председатель Верховного Совета России и далее как президент России, впереди и позади Ельцина — только кровь и могилы, кровь и могилы. Ничего он не построил, прораб, ничего не прирастил к России, президент, а только слезы, только предательство и подвох: антирусский человек, антирусский обкомовец, антирусский цекист, антирусский президент, антирусский мальтийский рыцарь, Джучихан эпохи рыжебородого Чингиса…

Высокопоставленные негодяи, кровавые мерзавцы заварили кровавую кашу над русским народом, но огонь кровавый и кровавый дым их варева начал и самих загребать их под грозные кровавые крылья. Предательство — караемо. А колокольноголосые журавли русские долетят!..

Так скажите вы мне,

Из какого же края

Прилетели сюда

На ночлег, журавли?..

Но — беспокойно в Москве. Тревожно — в России. Даже днем на улицах и проспектах небезопасно: в любой миг может рвануть тайная бомба, в любую минуту — ссора, скандал, драка вспыхивает и ширится.

Напротив Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова —  сбербанк, расположенный на проспекте Вернадского. Имена-то: Ломоносов и Вернадский!.. Где они? Посмотрели б на трагикомическую возню восмидесятилетних и старше счастливцев, одаренных указом Ельцина, счастливцев, еле, еле держащихся в очереди за гнилыми перестроечными рублями…

Инвалиды. Трудяги. На измятых пиджаках — густые колодочки от медалей и орденов. Батожки. Палочки. Костыли. Протезы. Лица морщинистые, угрюмые, злые, ничему не верящие, ничему давно не удивляющиеся: хоть в метро их взорви сейчас, хоть у Дома Советов расстреляй — бежать им некуда и незачем. Приехали.

Тихо. Приглушенное ворчание. И вздохи. Русские вздохи: от зеленого газона до луны полночной — вздохи моря, а потом — рокот моря, а потом — буря и ветер, буря и ветер… Как пробиться в Россию моим журавлям?

Гавриил Попов? Где он? Оказался самым умным среди наглых и бездарных реформаторов, а, может, не бездарных, а, наоборот, — очень талантливых разорителей, экономических мародеров, ограбивших и обесправивших русский народ? Вовремя сбежал? Вовремя увильнул с кровавой разбойной трассы пиратского набега на Россию? Но — не спрячется. Россия страна с хорошей памятью: она не забыла ни Троцкого, ни Бронштейна, ни Урицкого, ни Дзержинского, кстати, тоже крупного экономиста и классического уничтожителя русского православного народа, не забудет Россия и Гавриила Попова, прогрессивного мэра древней Москвы, того еще грека, среди ошеломленных греков, столкнувшихся с ним, тем еще греком…

Мало им расстрела, мало им казни над русским народом? Подавай им в частную собственность саму землю русскую? Мамаи, обкормленные русским страданием. Чингисханы, захлебывающиеся кровью русской.

Где Гавриил Попов? А Станкевич где? Чем занят сегодня Бурбулис? Говорят — вместе с Чубайсом генерала Лебедя шлифовали экономическими планами и разработками: неужели им все еще кажется, что они Россию не добили?

Вчера — метрополитен взорвали, убили невинных людей динамитом, когда такое случалось? Сегодня — Ельцин убрал трех опричников: Коржакова, Барсукова и Сосковца. Ельцин ли их убрал? Террористы ли метро взорвали? Не та ли, не то ли животное, Лох-Нессе, переворачивает русский уклад, взрывает поезда, останавливает бег русского часа, не то ли, не оно ли?..

Потрясающие времена: воздвигается памятник Есенину на Тверском бульваре в дни, когда русский народ подмят, оскорблен, отброшен от управления, да не от управления, а и от малого, символического, участья в управлении государством? Воздвигается памятник на Красной площади любимому в России полководцу, Жукову, в дни, когда на Красной площади копытохвостые мерзавцы орут, слюнявят, трясут бесьими задами, выкресты, распявшие Христа, правят карнавал в честь Бориса Ельцина, расстрелявшего русских в октябре 1993 года?

Храм Христа Спасителя вырастает. Плотников, бетонщиков, маляров, крановщиков и художников лично контролирует Лужков, соучастник убийства русских в Москве, казнитель русского восстания на площадях столицы.

Апрельская заря в сугробе

Запуталась и умерла…

Он предал Родину, как пропил

Свою рубашку из горла.

И ум его еще в тумане,

Торжественно-помятый вид:

Покачиваясь, на экране

Преступник нехотя стоит.

За ним — галдеж, обман вчерашний,

Прозападных сексотов лесть.

Стоит кретин у Спасской башни,

Дает понять толпе: “Я здесь! ..”

Мол, не убит я и не помер,

В глазах искрит стальная злость.

У ног — Попов, Гайдар и Боннэр

Грызут одну и ту же «кость «.

Классические демократы:

Сорят посулами в кредит

Ворвавшиеся в Кремль пираты,

А над пиратами — бандит.

Россия, беды и напасти

На нас ползут со всех сторон,

Венок в руках у новой власти

Не для твоих ли похорон?

Снега, снега и зори, зори,

Вот хлынули потоки с гор,

Да разметет гроза в просторе

Кровавый ужас и позор!

Еврейско-помощническое окружение Ельцина — ленинский интернационализм Ельцина, его антирусская сущность.

 

*  *  *

 

Вдруг очередь со старцами, осчастливленными указною подачкою из их же денег, частицы малой, мизерной, от уворованного у них Гайдаром, вдруг очередь, несмотря на указ Ельцина о подачке, сломалась и завибрировала, завосклицала хрипло:

— Хватай его, паразита!..

— Бей его, бандюгу приватизированного, бей!..

— Костылями, костылями!..

— Палкой, палкой его, по роже, по роже яичной его!..

Произошло это утром, к открытию сбербанка. Пока я разглядывал — кого хватают и лупят, в куче старцев, поймавших розовощекого хама за горло и давящих, наседающих на него, — оказался Егор Гайдар… Да, Гайдар, недавний наш премьер. Серый публицист, бездарный экономист, графоманский журналист, хотя и правдист, куда подбирались все-таки с талантом газетчики… А этот…

— В морду его, в морду!..

— Не уворачивай рыло, стервец!.. — старцы, восьмидесятилетние ельцинские счастливцы, атаковали и, было, подмяли сытого хряка… Но я внезапно ринулся в шипящую, хрипящую и воющую толпу, раздвинул обветшалых стариков и старух, свирепо сбившихся вокруг мордуна, раздвинул — и пленник вскочил на кривоватые короткие ножки, помидорный, с рассеченной губою и посиневшим яичным подбородком, побежал. Побежал, побежал, перепрыгнул через тротуар, присел да как закричит:

— Я не Гайдар!.. Я не Гайдар!.. Я русский человек!.. Я русский человек!.. И я не поеду в Израиль!.. Не поеду!..

Я приподнял его, подойдя. Он, исцарапанный стариками и старухами, трясся и, всхлипывая, объяснял:

— Бьют меня в очередях у сберкасс, принимая за Гайдара, а я не Гайдар. Я не еврей, я владелец небольшой прачечной вон там-а-а! — он указал на подъезд следующего здания.

Очередь же еще колыхалась, и посередке, в пекле гнева, вскинув костыль, материлась на лже-Гайдара клокочущая, как южнокурильский вулкан, старуха:  — А я его когтёю по рылу, по рылу когтёю!..

Перед новым годом по Москве молва прошвырнулась: «Новые русские появились, новые русские появились!..» На старых русских квота заканчивается, новые русские плодятся, резвятся и на выгодные вакансии торгашески громоздятся. Уже новые русские поэты в Доме литераторов чирикают и кусаются, а новые русские шуты на сцене подвизаются: корчатся и хнычут, в русские недостатки тычут, на экраны устремляются, а тряхнешь их — щетинятся и огрызаются.

Шут Гиша, Задорнов Миша, харю умиляет, хвостом виляет, по телеэкрану хиляет: «Русский мужик дурак, кутила, батрак, русский Емеля потребитель хмеля, вопрется на печь, всхрапывая, державу стеречь!..» Рыжий Гиша. Ангинный, жилистоватый, вороватый. Заврался и зарапортовался:

«Русские не спортивные,

Толстые и примитивные,

Лучшие сыны российские

Мы, гиши аравийские!..»

И сучит по сцене Гиша. А мне зудят о нем: «Сын писателя-коммуниста, сын писателя-патриота!..» Где патриотизм? Где Родина? Смехунчик. Но шуты при Иване Грозном гнулись и кобенились. При Сталине и Брежневе они — шуты. И при Ельцине они — шуты. И Гиша, повизгивающий ненавистью к русским, на сцене — обыкновенный, банальный шут. Не сын писателя-патриота. Шут намалеванный. Засеменил, засеменил: «В Америке на космическом аппарате к Марсу мчат, а в России на электропиле зэки из зоны взреивают!..»

Пожалей Россию, казенный баловень, побочный вывертень, Туполев — зэк и Лавочкин — зэк… Судьба русского — наветы и камеры, пожалей, клоун, приглашаемый в гости к министрам. Новые дзержинские счахотились, а новые советские дни рыбаков и дни чекистов мы рождественскими елками вытесняем, и ты, новый русский шут, канешь. Не подражай Геббельсу и Шеварднадзе: «Русские ленивы!..» Не подражай. Вы Иисуса Христа у нас, настоящих русских, отобрали, но он с нами, не подражай Геббельсу и Шеварднадзе, шут! Русские древнее и яростнее легенды, а ты — новый егозливый кикиморник, спесью натренированный.

Давно, давно, еще до Хрущева, я любил Москву. Пусть она не всегда прибранная и справедливая, точная и гостеприимная, но любил: русская, великая, вечная! Так думалось о ней, так рассуждалось мне, рабочему с Урала, отдавшему свою молодость столице: зову ее, планам ее, указам ее. Дисциплинированный…

Вот и я в Москве живу, а толку? С утра — в очередях люди друг за другом следят: не пронырнул бы кто вперед них к прилавку. А в обед — эти же люди толкаются у буфетов: спешат перекусить — и к станку, к столу чертежному, за кафедру, за баранку, за перо. Да, Москва теперь — ад. И очереди для нас оберегаются реформаторами, сохраняются ими.

Привел Горбачев разноплеменное ворье в столицу, не вздохнуть: грызня, драки, обман. А что творят наши газеты? Телевидение — сплошь ненавистники русских: картавят — дразнят нас, поют — дразнят нас, имена и пословицы русские высмеивают. Бельма вытаращат, смачные губы растопырят, жирные хари напрягут: дескать, настоящие русские — рылья, накаченные их наглостью. Каково?

Но глубже, чем в иные дни, в иные торжества, телевизорщиков мутит и выташни-вает в подлинные русские праздники: например: в Новый год. Когда за Москвою березы горят белым светом, а в холмистых равнинах стада белых сугробов пасутся, и белый ветер летит от столба до столба, медленно переструнивая проводами. Родина, Россия, холмы твои убраны сверкающими коронами кустов, луга твои светлые не тронуты дремным одиночеством бедности. Свет и ветер. Ветер и свет!

В новогоднюю ночь наши души, снегом убаюканные, в светлой пурге пропадают: сил и терпения набираются под светлыми звездами. У русских впереди трудные времена. Русским никто не пособит, кроме Бога. А у Бога дел много и народов много: помни про то, да не запаздывай, русский, шагать уникальной стезею!

 

*   *   *

Максим Горький назидал: «Человек — звучит гордо!..» Да и только ли человек богато наделен чувствами и умением? Случалось ли вам, к примеру, за вороной наблюдать весною? В зиму ворона возле человека околачивается и выслеживает: картофелина выброшена, сухарик потерян, косточка, уворованная у собаки, досталась, ворона — кошка и кошка, от человека ни на вершок.

А весною? Весною, до гнезда, ворона как бы даже испаряется, нет ее, куда ты ни ткнись, истаяла. Но насторожись у окна, внимание направь на роскошную ель или на тульскую липу. Ворона зароется в изумрудные гривы влажных еловых веток и зырь, зырь — сухой сучочек. Ворона клювом, словно хирургическими клещиками, цап и зажала его. Зажала, веки смежила и башкою туды-сюды, туды-сюды. Сучочек — хрясь, а ворона мах — и гнездо лепить у соседа на липе. И липу выламывает тем же манером.

Кто ворону научил экономии? Не выламывает же она здоровые сучья. А собаки? Нередко — собаки семьями держатся: мать, отец, дети, внуки, даже дядьки и тетки заодно с ними племя блюдут. У меня, например, семь штук. И у каждого — дело. Старшая, тетка, она и бабка, она и мать, племя-то громадное, так тетка очень умная и очень суровая.

Шерсть на ней длинная, со вкусом ею расчесанная, рыжая масть. Ляжет тетка на кучу песка во дворе и руководит: гаф — отец и мать на промысел удалились, гаф — и внуки к последышу, манюсенькому щеночку, в прятки играть в конуру зашмыгнули. Визг из конуры — ликующий. А тетка на кучке песка — более сурово: «Р — р — р!..»

Кто ее учил организации производства и взаимовыручке? Природа. Это нас, русских, природа учит, учит, а мы: лови русского, держи русского, предавай русского! Ну и растеребили избу свою, дом свой русский скособочили и обнищили. Кто виноват? То — монголы. То — немцы. То — большевики. То — евреи. То — прорабы перестройки. То — черти, шуты гороховые. А русские — святоши? А русские — какие?

А что ворона о нас думает, русских? Что думает о нас тетка, собака, что о русских думает? Клади вину на себя, а гнев адресуй врагу. Ворона о нас, поди, ужасно думает, а собака, думая о нас, о русских, по ночам воет, как газом угорелая…

Мать-Россия, ты пестуешь

Славу славян,

Ярославна, идешь ты,

Над миром взлетая.

И цветения зрелостью

Вдрызг обуян,

Клен звенит золотой,

Рожь звенит золотая.

М а т ь

Я Россия, я сини

И солнышка сплав,

Отвечаю, едва

Позову я:

— А ну-ка!

— Святогор!

— Святополк!

— Святослав!

— Ярослав!

— Я Россия, я мать

У сынов и у внуков.

А сыны под водой,

А сыны над водой,

Да и внуков моих

Океаны качают.

Ярославна я,

Волос мой звень-золотой,

И меня далеко,

Далеко замечают.

Я в Гагарине нянчила,

Но не вражду,

Я в Матросове нянчила

Нежность солдата.

С императорской плахи

Я Разина жду,

С пугачевского Яика

Жду Салавата!..

Новогодний вечер я выдержал в Москве. А рано утром — в электричку и на деревню. Деревня моя подмосковная — Кресты. И, действительно — кресты: домишки время поистерло, выпотрошило и смело подчистую. Две, три, четыре избенки, а в них две, три, четыре бабушки доканывают недолю. Деревня…

Но деревня настоящая — без телевизоров и дикторов, особенно радостно — без дедов-морозов, снегурочек и юмористов-иронистов, озлобленных, как погребные мыши: будто их обязательно поймает хозяин и за порчу продуктов коту подарит.

Да и деды морозы — тоска несусветная! Стиляги. Борода русская, усы русские, тулуп русский, а задвигает челюстями — язык иностранный, картавый и необточенный, рашпиль бы: шепелявит и притормаживается на кривых зубах. О снегурочках я и откровенничать не желаю. Дед Мороз под руку берет ее, элегантно вести пытается, а она ловчит, чмокает его взасос, хамка панельная! Хлопнет чарку — скурвится и цокает:

«Харацо мне, харацо,

Ты схватил меня за цо?

Я и впрямь тебя зацокаю,

Замуцаю, кацо!..»

Не снегурочки, а эротичные кубышки-дикторши. Да, в деревне я, без телеэкрана. Липы в моем огороде большие, кудрявые — серебристые, серебристые, а рябины, тоже кудрявые, и тоже — серебристые, серебристые, и над макушками лип, седыми, седыми, над купами рябин, белыми, белыми — серебряные свечи елей, высоких и лапчатых, теплых от льющегося новогоднего света.

Белка, внезапная и верткая, как серебристая молния, сверкнет через ветку на ветку, ударит по синеве хвостом искристым — звон серебряный, тонкий и древний, просочится под сердце. Или колокола в Лавре проснулись? Русская молитва — зимние колокола… Избы — в снегу. Могилы — в снегу, давние, немые, а колокола: » У-у, о-о, э-э-х!..» Но кто им ответит? Семьсот лет назад монгольская конница прокопытила  русский путь, а ныне — мертвое поле?..

Березы светятся и горят серебром. А сосны искрят и веют мохнатым инеем. Бабушки мои прогуляться вышли на улицу. А какая улица-то? Какая? Тропинка вдоль да мимо скособоченных и ослепших от горя и одиночества избенок. Избенки — старушки. А старушки — избенки. Уж так они похожи, так похожи — смерть русская.

Бабушка Пелагея ближе, ближе: — А ты слыхал, али не обращаешь внимания умного на телевизор, а?

— А чего телевизор, какой телевизор?..

— Фашизм русский идеть, фашизм русский идеть!.. И где его держали, прятали, русский фашизм? И кто его прятал? Бизнесмены, стал быть, а? Бизнесмены?

— Евреи! — присоединились к Пелагее остальные три старушки. Пелагея разбитная, а те замурзанные. У всех мужья в сорок первом уехали с фашистами воевать — не вернулись. У всех — ни детей не осталось, ни внуков. Вышли замуж, а родить не успели: проводили залеточек на фронт. А теперь? «Русский фашизм!» «Русский фашизм!..» Кому это надо? Кому? На русской нищете и русской беде зарабатывают доллары экранные боевики.

Похрустывает снег. Похрустывает. Поскрипывают утлые валенки на ногах бабушек. Поскрипывают. Висят на их плечиках изработанных ветхие пальтижонки. На головах шали ветхие накинуты. Фашистки русские на улицу в новогоднюю ночь вышли. Нет у них близких. Сироты. Женщины русские.

 

*  *  *

И пойди, и поезжай, и полети — нет русской деревни. Есть избы, скособоченные и слепые, тоскующие о сгибших, пропавших русских сыновьях, затерявшихся в кровавых безднах века.

— Че же, Василич, уништожать нас, вдов, собираются антихристы? Мы же, Василич, русские , а больше в деревне-то никогошеньки?..

Похрустывает снег. Поскрипывают валенки. Горят и серебрятся березы. Вздыхают заиндевелые сосны. Родина. Россия. На порог я возвращусь. Месяц в окно заглянет. Тишина кладбищенская в душу заползет — прости меня, Россия. Я виноват. Как я виноват!.. За бабушек — я виноват. За ослепшие избы — я виноват. За уродов Кремля и экрана — я виноват. За терпение русское — только я виноват. А кто, кто, ежели не я, виноват, кто?..

Мы упрекаем телевизионное начальство: Малашенко, Попцова, Сагалаева, дикторш, но они — пешки, двигаемые мастерами. А вот сами-то, мастера-то, порою ведут себя интереснее дикторш. Ну подулась Шарапова, мелкими шажками, как по коммунальной кухне, постукатила в студии, фыркая в сторону Зюганова, и что? Приказали ей.

А кто приказал фыркать и семенить Лужкову? Ну пригласил его Зюганов к сотрудничеству, если коалиционное правительство сложится, и зачем же зажимать подол и оповещать с экрана Лужкову всю Россию: «Неэтично!.. Они, коммунисты, хотят!..Они Ельцина хотят, да, Ельцина хотят свалить!..» А Вольский? Цековская затычка… Ленинец.

А Черномырдин? Тоже передник на бегу, в кухне, подвязывает: «Коммунисты пусть покаятся, покаятся!..» А Щербаков? Профсоюзный босс, бывший зампред Совета Министров СССР: «Ельцин не коммунист, он молчит, молчит, но как рыкнет — и готова победа!..» А генерал Лебедь: «Коммунизм нигде не прижился, нигде!..» А Жириновский: «Коммунисты меня в Болгарию не пустили!.. Коммунисты в постель забрались — за разводами супругов следили!..» Ленинцы, ленинцы, вчерашние члены КПСС, юристы и министры, что же вы натворили над Россией, над нами?..

О Явлинском и говорить нет охоты. Да и эти, что они смогут принести русскому народу и России? Что — получившие высшее образование, степени и звания, эти, занявшие, по рекомендациям райкомов и горкомов, должности и посты в СССР, что они принесут, эти вертлявые суки, нашприцованные несчастной русской кровью, кровью народа, который десятилетия назад очеловечил «звериный коммунизм». Обтесал его кайлом на Колыме, топором — на Соловках, мотыгой — в казахских степях, обтесал, дал ему нормальные черты, заставил его не стрелять, не казнить, а трудиться, сеять хлеб и ковать железо.

Потому и была уничтожена КПСС масоно-сионистами, оперевшимися на предателей Родины: Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе, Ельцина, Кравчука, Шушкевича и других негодяев, была уничтожена, поскольку перестала мешать народу, перестала сумасшедше грезить о несбыточном, а начала реально впрягаться в судьбу страны.

Пока еще кровавые шуты пляшут на русской академической сцене, пока еще они и бесчинствуют на экранах русских, пока они глумятся над могилами русскими, но мы высокую нежность твою, брат мой русский, восславим и стать русскую твою утвердим!..

Спит вода болотная в уремах,

А заря приподняла крыло

И цветущей кипенью черемух

Мне глаза на миг заволокло.

Я хотел бы в мире повториться,

Да нельзя — над нами вечный Бог,

Я хотел бы в жизнь твою влюбиться,

Но тяжел туман моих дорог.

Даже утром лиственно-зеленым

Тайна ожиданий нелегка:

Посмотри, опять с лебяжьим стоном

Движутся над нами облака.

Вот и под болотною водою

Тыщи лет лежит без перемен

Горевою глыбой золотою

Мертвое страдание измен.

Начинает песню удалую

Темный лес, приветствуя зарю,

Я тебя сегодня зацелую,

Завтра снова это повторю.

Нашу радость укрощает смута,

Ветер

гибельный

распятых лет,

Словно та черемуха кому-то,

А не мне роняет белый цвет.

И не надо, не надо Алле Пугачевой, вылинявшей от застаревших похвал и олифного крема, застить лик природы, вещий и несравненный, не надо.

Пелагея-то счастливая, счастливая: под Смоленском деревенька есть, тоже в четыре или в пять слепых изб, но обелиск в ней, на улочке возвышается, огромный, как в Москве на ВДНХ, памятник Гагарину, уносится в синее русское небо, печальное, печальное. А на постаменте, с фамилиями убитых в бою за деревню, тогда деревня-то была настоящая, в бою за деревню убитый он, ее, Пелагеин муж, значится. Счастливая.

Пелагея пятый десяток, ну каждый июль, ездит в ту деревню, ко дню рождения мужа угадывает. Могилка общая, братская, но фамилии аккуратно вычерчены и написаны золотом. Заскучала Пелагея сильно зимою, кинулась из-под Москвы к могилке, а в той деревне — бабушки. Снег замел обелиск. Хорошо видать, да не разгрести сугроба. И вернулась Пелагея к подружкам. А так ничего: летом — пожалуйста, цветочки посади, птичкам хлебушка оставь.

У второй бабушки, подмосковной, из группы Пелагеи, мужа расстреляли. Непокорный был. Попался. Расстреляли его следом за Зоей Космодемьянской, в первые стужные месяцы войны. Партизанил. Караулил оккупантов — нападал, отбирал пленных у них, картошку и фуфайки награбленные. Русская фуфайка да шинель войну выиграли. А чем, как ни фуфайкой в мороз укрыться? Расстреляли под Москвою, но могилки нигде нет. Тело, видно, увезли в Германию, гады.

А у третьей бабушки, подмосковной, из бригады Пелагеи, мужа фрицы живьем сожгли. Хулиганистый был. Израненного немцы схватили его на снегу, подличили, красавца, и давай плясать его заставлять под губную поганую гармонику. Он и плясал. Надоело. Плясал, плясал, да и, разгорячась, вырвал автомат у зачарованного фашиста. Вырвал и по казарме ихней разрядил. Уложил их.

Окружили, слышали наши, в каком то бараке его, окружили, в сетку завернули, бензином оплеснули, вспыхнул, как свечка. Место бабушка знает — возле Серпухова, да знать одно, а обозначить глазами и слезою — иное. Больно уж разухабистый был. Бабушка-то лучше других понимает, почему ее муж набросился на стервецов: что ему губная их слюнявая пиликалка, он сам на русской трехрядке играл.

 

1995 -1997

4. Ордынцы Сиона

 

Ордынский плен — не монголы. Ордынский плен — клевета на русских. Ордынский плен — газеты и телешабаш. В газетах русские — виноватые. А на экране русские — мерзавцы. Глупые, подлые, шелудивые. О, спасибо Господу, убежать мне есть куда — в деревню!.. Рано утром первого января, на новый год, прыгнул я в электричку. Прыгнул, но от гнева и боли не уехал: гнев — под сердцем и боль — под сердцем, как свет…

Доколе душу русскую топтать

Кичливым и продажным иноверцам?

В новогоднюю-то ночь бесновался, изгалялся, настырничал, палачествовал над забитыми русскими наглый иронист, костюмный оглаженный рифмач-хохмач, визжащий от бездарности и трусливой к нам неприязни, пародист, частушечник-перекладник, заморский лжередактор, бронхиальный шут, зобастый астматик, сальный пакостник, причесанный под нормального хихикалу… Иша Задорнов. Миша.

«Идеть русськая баба, идеть, а я у ей спрашиваю, спрашиваю: — Куды ваучер тебе заткнуть, в зад али в перед? — ..А она, заплатошная, автобусная, солярная, кашевая, мине, мине… Значит, мине отвечает: — Тыкай, куды хоца, куды хоца, тыкай, милый, ваучер-то твой, не морозь яво, тыкай! — …

А русськие пословицы? «Баба с воза — лошади легче». Или: «Бей по лбу — там кость». Гы-ы. Или: «Один работник и тот — Балда». Гы-ы. Или: «Не плюй в колодец — пригодится водицы напиться». Гы-ы. Плюй, гы-ы! Или: «Не в бровь, а в глаз». Или: «Дружба дружбой, а табачок врозь». Или: «Попал как кур во щи». Или: «Курица — не птица, баба — не человек». Гы-ы!» Изобретает, дополняет, сокращает, интерпретирует, фольклорист.

Рыжий юродивый, опрятно одетый шут занервничал: в зале обнаружились умные, они не орали и не подбрехивали ему, пахнущему чесноком и рыбьими котлетами, ему, харкающему на русские пословицы, и не сумевшему осквернить их. Юродивый агрессивничал. Шут начал проваливаться:

«Русские — не разные,

Русские — только безобразные,

Русские — курносые,

Голые, босые,

Небритые, немытые,

Язвами покрытые,

Русские — хлебают оравой,

Тоскуют по бани кровавой?!..»

Но русские в зале — молчат. Русских не заменить. Лишь кое-где кое-кто, ушастый и губастый, как мессия на сцене, громко заржет, невпопад прыснет и тут же в смущение окунется — запнется… Нервничает пародист. Бегает по сцене уязвленный юморист-иронист, скукоживается, утомясь, известный гороховый шут, купленный в кредит демократической кодлой.

Серый костюмчик на шуте блекнет, черным смотрится. Рыжие волосенки на шуте слиняли, пот уплотнил их на пролысинах. Глазки, бессовестные, бесцветные и скачущие, воровски щурятся, возмущения испугались: вдруг да грянет?.. И хвост у шута вырос. Шут горбатым стал. В черта превратился. Но карликом Бог его на сцене изваял, его — гнуса. Зубы — кривые. Лицо — кривое. Тело — кривое. Ноги — кривые. И голос — кривой у паскудника:

«Рыба гниет с головы?

Не рой ближнему яму — сам в нее свалишься?

Щи — на каменку плещи?

Зять тещу потащил в рощу?

А я, медведь, всех вас давишь?

Пуля — дура, а штык — молодец?

Кто с мечом к нам придет — тот от меча и погибнет?»

Шут вытянул над собой кривые ладони: «Почему я должен умирать? Почему я должен с головы гнить? А их щи? А их медведи? А русские тещи? А русские фуфайки? А русские мины? А русские пушки? А русские атаки? А русские ура?!»… Шут резкий — новый. Шут — вместо русских Шаляпиных, Есениных, Чайковских. Телевизионный микроб, насекомое.

Шут накренился. И хвостом, хвостом принялся подметать сцену. Голос шута спекся, ресницы завлажнились, горб шута приподнялся над кривыми костями. Шут забуксовал на ковре и заплакал. Ненависть к русским поразила шута. А может, белка сверкнула по ветвям серебряных лип моих или серебряный ветер тронул рябины мои белые? А не свет ли рождественский пронесся над сценой? Не серебряный ли звон колокола ударил и рассек черную волю черного дьявола?

Шут лежал, постанывая, на широкой сцене. Кривые зубы шута лязгали. Околевал вроде. А говорят: «Он из русской семьи, писательской колыбели!» А говорят: «Он притеснялся прибалтийскими фашистами!»… Фашист притеснялся фашистами? Не верю. А я слышал: «Он от русского отца, но от женщины, посланной к нам из-за Аравийской пустыни!»… А я слышал: «Ни полурусский, ни полуеврей не согласится на такую фанатичную ненависть к русскому народу: не возьмет на себя нацистский камень тяжести». А русский возьмет? А еврей возьмет? Не возьмет — нормальный, не возьмет.

Но взял — не русский и не еврей, взял — никто: шут, которому Иван Грозный ногти на ступнях горячим кипятком обливал, а горячими щами за воротник поплескивал, горбун, которого Максим Горький изобразил нюхающим юбки псом, графоман, которого пока не потрепали за длинные вялые уши, корявая потаскуха, воющая за доллар простуженным тенором:

«Русские — лодыри,

Русские — убийцы,

Русских — долой!..»

И прихромал к нему на сцену, к нему, сидящему-воющему, трясущемуся, прихромал ваучер — член Политбюро. Скуластый. Совершенно облезлый. Окающий. Русский, как глиняный горшок… Прихромал — подцепил. За голубой занавес удалились. Лампы погасли. В черной дыре — слились. В ней и растворились. Черные черти. Ваучеры. Шут — сын писателя-коммуниста, а хромой ваучер — сын ЦК КПСС. Несчастные. Намыкаильщики русского горя и русской сказки. Проклинатели русских. Вчерашние инструкторы райкомов и активисты, а сегодня — телерадиокапитаны?.. Твари скромные.

А перекрестился русский — шуты с верхних этажей сигают в канализацию.

 

*  *  *

Мелькнет ли на экране обычная, не в кино, а обычная живая русская доля? Семья. Ее труды. Ее праздники. Ее желания. Русская семья. Не мелькнет. А ведь у нас есть родовая история. Есть у нас — национальная традиция. Свадьба заветная есть. Умеем куличи печь. Умеем любовью наслаждаться. Умеем свиданием утешать душу свою. И к детям — кровинкам русских по-русски приникаем.

Соловьи звенят и славят лето,

Весь живой и пробужденный лес.

И сверкает колесо рассвета

Спицами по синеве небес.

Наклонись ко мне и мир послушай,

В час признанья кто не знаменит,

Если жизнью скованные души,

Из долины просятся в зенит.

Буду целовать тебя до полдня,

Ну а с полдня будем отдыхать,

Свято зная, и, конечно, помня —

Скоро надо сеять и пахать.

Пусть страданья голосом столетий

В нас кричат, но никому не лгут

И, пожалуй, завтра наши дети

По родным цветам не побегут.

Зреет рожь, да серебрится мало,

Травы подняты, да не густы,

Где заря бедою отпылала,

Там взлететь пытаются кресты.

Мы еще не смеем помолиться,

А уж поступь истины слышна,

Потому и звездный свет струится,

И за этим лесом — тишина.

А четвертая бабушка, из Пелагеиной команды бабуся, почти слепая вовсе. Кто-то из солдат ей сообщил во время войны: дескать ее муж потерял зрение в бою. Потерял, гранатами обвязался, как зрячий, и по наитию крестьянскому — нырь под фашистский танк. Ребята, солдаты русские, лишь перекрестились, увидя гибель его. Газеты рассказывали про него, да когда это было? Давно.

Четыре подмосковные фашистки. Четыре подмосковных солдата. Солдаты пропали в дыму и вихрях войны, а жены их, милые русские бабушки, скрип, скрип старыми подшитыми валенками по жгучему свежему снегу, скрип, скрип. Вот — русский фашизм? Вот — русские фашисты?

Под Смоленском-то деревня, говорят, кончилась, вымерла. А наша, подмосковная, держится пока. Четыре фашистки русские советуют мне:

— Василич, не включай телевизор!..

— Почему?..

— А кругом русских фашистов горбоносые черти отыскивают, показывают их истерзанному народу русскому, не включай. Грех включать!..

Чем уберегут себя и Россию эти святые русские матери, не родившие и по ребеночку, чем уберегут? Побеждает не свинец, а народ. Где мой русский народ? В какой деревне, под Москвою или под Смоленском, он густ, здоров и радостен?

Вы, освоившие наш язык, но презирающие нас, — прокляты нами! Вы, заучившие нашу русскую песню, но извратившие ее, — прокляты нами! Вы, захватившие русский Кремль и озаразившие его, — прокляты нами! Что в отношениях к вам у нас могло забрезжить благодарного? Ничего.

Посмотрите: то не Пелагеин муж бредет по вертепам вьюги. Посмотрите: то не второй бабушки муж движется по зимней пустыне. Посмотрите: то не третьей бабушки муж торопится к нам. И еще посмотрите: то не четвертой бабушки муж воскрес и новый год встретить торопится, нет. То — сын Бога. Христос Великий. Он, он бредет, движется, торопится, воскресает. Судить он будет вас, дьяволы, за наши муки, за клевету вашу на нас, бессмертных русских, судить будет вас Христос, вас, вечные фашисты, вас, вечные расисты, вас, вечные казнители совести и правды!

Четвертая бабушка, Аня, необычайная. Недаром ее муж танк фашистский собою подорвал. Тимофей. Имя-то историческое. Ермак — Тимофей… И Аня патриотическая. Заскочил к ней местный администратор-демократ, сельский труженик Сергей Сергеевич Гопштейн. Заскочил и: — Бабушка Аня, бабушка Аня, американцы едут, делегация, требуют старинных русских показать, поняла?..

Бабушка Аня поняла: Гопштейн — новый русский. Шут на экране — новый русский. Согласилась. И — катят американцы. Черные. На легковых автомобилях завезли к ней двух. Черный короткий и черный длинный. Оба одинаковые, как пожарные каски. Аня — яичницу к столу. Летом заезжали-то. Зеленый лучок и петрушечку — к столу. Сливочек целую крынку припасла. Курицу рано утром зарубила. Зажарила. Самогону, первача яркого, нацедила графинчик. Шутам гороховым.

Американцы как сели — так все выпили и съели. Утерлись. Встали, а который побурдастее и благодарит Аню: — Спасибо! — … Аня и подкосилась: — А вы, черти, не из русских ли? Уж слишком вкусно мою стряпню кушали, оладьи, пампушечки и рагулечки пунцовые, вы не родственные ли нам евреи? — А негры — ха, ха, ха! И точно догадалась бабушка Аня: русские негры, сбежавшие от измученной России в Америку, решили проверить русских — не фашисты ли они? Старинных русских новые русские проверяют.

Бабушка Аня исключительно для них сдобы русские замешивала. Они и хрумкали их, как овцы ковыльное сено. Негры же, американцы, не могут так хрустеть зубами? Нет, это — наши, новые русские, проверяют древний русский фашизм у бабушки Ани. Везде по миру кричат, мол, русский фашизм наступает и побеждает, вот они и нагрянули в захолустную деревню Подмосковья познакомиться воочию с русским фашизмом. Дикторы плевые.

Американцы доконали стол до последнего блюда и коржика, погрузились в автомобиль и, по указанию Сергея Сергеевича Гопштейна, укатили. Бабушка Аня не сомневалась: то — наши новые русские вымазались в сажу или еще какой химический лак и под американцев работают, стучат на русских бабушек. Черные мячи. Гопштейн вымазать рожу не успел. Пока он тут, в России еще, и рожу мазать сажей не спешит. А полетит в Америку — вымажется, новый американец…

Скрипят подшитые валенки по новогоднему снегу. Идут тихонечко по коротенькой улочке четыре русские бабушки. Мимо слепых русских изб идут. И говорит Пелагея: — Муж мой, Вася, стучится вчера: «Ты, Пелагея, виновата — не родила, вот и гибнет Россия!»

А вторая бабушка, Фрося, отвечает: — И мой Семен вчера стучался: «Ты, ты, ты, виновата, детей нет — и Россия погибает!..» А третья бабушка, Полина, поддерживает: — А мой тоже вчера звень, звень по раме, Саня мой, замечательный, и с обидой: «Ты, ты виновата, детей не успела мне подарить — вот и погибает Россия!»… А четвертая бабушка, Аня, заключает: — А мой Тимофей вчера постучался: «Аня, мы не вырастили детей — и Россия погибает!.. Но, Аня, мы виноваты, мы, старинные русские люди!..»

Бредут бабушки подмосковные. Бредут, ежели живы, бабушки смоленские. И на Урале моем бабушки по хуторам скрипят валенками. В Сибири бабушки скрипят. А где не скрипят подшитыми валенками русские бабушки? Скажите мне, новые русские, ну где не скрипят? Где нищета — там горе русское, там скорбь русская. Где клевета — там на русского дьяволы обрушились. Черти будоражат хвостами пыль кровавую, а русскому человеку глянуть нельзя впереди себя?..

А белые березы перезваниваются. А зеленые сосны перекликаются. А в ночном глубоком небе серебряные звезды растут и растут — уже они в омутную белую лилию величиною. Серебрятся и мерцают. И свет, свет серебристый, иней, иней золото-сизый, как пух заревой лебяжий, кружится над нами и овевает — тайна чудная!

И кажется мне: русские не погибли в боях и атаках. Русские лишь притомились. И слышат нас теперь. И новогодняя воля их поднимает, на ноги прочно ставит: берегитесь, враги, старинных русских! И еще кажется мне: не снежинки белые роятся, а души детские воскресают, воскресают и несметными стайками за Христом устремляются, в свет, мужественный и вещий, летят. На голос России торопятся…

 

* * *

Не выдержал я скуки деревенской — включил, нашел утлый телевизор в углу избы, включил. А на экране — настоящий шут. Без грима. Лысый, морщинистый, не как горькие люди, а морщинистый, как наваксенное голенище, поблескивает каждой морщиной: блюдет и пудрит кожу, стервец. Шут, а вокруг — министры, генералы. Шуту 60-летний юбилей справляют, ворье. С чарками, подарками, с речами. Засмотрелся.

А в дверь — стук, стук, стук. И первая — Пелагея. За Пелагеей — Фрося. За Фросей — Полина. За Полиной — Аня. Мои милые озябнувшие бабушки. У Пелагеи в руках белый листочек бумаги. Приближается она ко мне: — Распишись, Василич!..

— За что?..

— А почитай…

Читаю: «Мы, русские престарелые бабушки, колхозницы, теперя фашистки, как называют нас разные выблядки, отвечаем в зиму лютую друг перед дружкой. Ежели какая помрет, живые ее утром отроют и сообщат на почту али куда там. Дежурство открывает Пелагея, а за ней мы. Пелагея — сутки в ответе. Фрося — сутки. Полина — сутки. Аня — сутки. И ты, Василич, — сутки. Не обессудь старух».

Конечно, договор их я, читатель, перед тобою подредактировал, знаки препинания расставил, но суть не менял. Грешно менять. Я расписался. Бабушки удалились. Успокоились. А на экране, сменяясь и хмелея, мелькали упитанные бесы. Лысые, пузатые, матрацеобразные, безфигурные гады. Хвосты их покачивались над их комолыми лбами, их надтреснутыми ушами. Покачивались хвосты и покачивались. А новый год двигался по нищей и обескровленной фашистской земле, по России, заслонившей этих этнических бесов от настоящих фашистов, которые перевешали бы их, лысых, жирных и самонадеянных, на белорусских березах, на подмосковных дубах, на тульских липах…

Метель затревожилась. Повела крылом. Брызнула в окно рассыпчатым снежком. И завыла, запричитала, зарыдала, глубоко и неостановимо, как рыдали наши русские матери, солдатки, вдовы, осиротелые, измученные войною, голодом и холодом.

Я хочу посмотреть на экране, послушать Шаляпина, я хочу вместе с женою послушать Штоколова, Русланову, хочу молодым себя на миг в этом торжестве русской песни и русской красоты ощутить, но где там? В лучшем случае — Кобзон. И вновь — преклонение перед битлами, перед орущей грязной заморщиной, иностранщиной, повергающей нас в уныние и ярость…

Что ж я плачу, седой человек,

Иль печальнее песню не слышал,

Я ведь прожил означенный век,

Словно вдруг за околицу вышел.

И увидел, как в центре земли

Погибает Россия родная,

А над нею летят журавли,

Высоко и прощально рыдая.

Разве ты молодой не была

И в ладонях моих не дышала,

Но завьюжилась черная мгла

И на разум слеза набежала.

Через поле — страда за страдой,

Через рощу — беда за бедою,

В красном озере день золотой

Закипел за уральской грядою.

Так не пой же, не пой же, не пой,

Мы знамению не покоримся,

Лучше в грозном просторе с тобой

Затеряемся и растворимся.

Не достигнуть своих берегов,

Одиноко в пути умирая…

Серебристая бездна снегов

И пожары — от края до края.

Вправду — перед пришествием Христа ринутся на православную Русь черти хвостатые и, хвостами виляя, грызть нас начнут, и бедами увечить.

Когда на язык Митковой попадает буква «с» или буква «с» попадает на язык Шараповой, я вижу — батон, с одной стороны батона, кончик его, довольно толстый, закусила и стиснула Миткова, а с другой — стиснула Шарапова, и звук «с» у них, у обеих, получается как бы мякишно-недопеченный, а в середину батона вцепилась намертво дикторша Комарова, та — вообще с одесским жаргоном…

И Попцов «р» не выговаривал и до сих пор не выговаривает. Прислушаться — никто на останкинской телебашне без картавости и слова произнести не может. Мода, говорят, такая у них там. Не картавишь — не новый русский. Сорокина-то не картавит, вот и ярится: от зависти к ним — нас призывает русских расстреливать на демонстрациях Москвы и на митингах у Дома Советов. Лучше бы тоже картавила…

Картавить — почетно: даже Вольский, бывший завотдела ЦК КПСС у Горбачева, лизоблюд его, и то картавит, коммунистов, националистов, шовинистов, расистов, фашистов кляня, но забывая про сионистов, даже и Рыбкин, выпускник академии при ЦК КПСС, отставной спикер Думы, прикартавливает, угождая Ельцину, верный юный ленинец недавно, а сегодня — демократ. Вихлюн.

Чего нам, русским, ждать от телерадио России?

Чего нам, русским, ждать от окружения Ельцина?

Чего нам, русским, ждать от коммунистов, нахально, на виду у СССР и России, перекрасившихся в бордельный цвет современной воровской демократии, чего?

Чего нам, русским и нерусским, ждать от этих продажных партийцев, отрекшихся от цековских удостоверений, отрекшихся от славного удела борцов за народное добро и народ и растащивших станки, дворцы, предприятия, колхозы, землю, банки, чего ждать нам от них, новозаквашенных «дворян и князей», гоев осионизированных, духовных ничтожеств, ворья и разложенцев, чего нам от них ждать? Мы в отношениях с ними имеем одно лишь право — право на постоянное презрение к ним и право на суд грядущий над ними.

 

*  *  *

Тебе, человек русский, по крови и земле родной мне, тебе, россиянин, брат мой, делящий со мною пополам горе и радость, холод и голод, кровь и слезы — правда эта: моя бесстрашная правда о трагедии Дворца Советов, как называют его в народе, боль — о расстреле безвинных русских, поднявшихся в октябре 1993 года на борьбу с наглыми грабителями, ленинцами, предавшими красные знамена, лидерами и генсеками, предавшими Гимн СССР и Герб СССР, тебе, русский беззаветный воин, тебе, скуластый россиянин, защитник просторов наших.

Не все политбюровцы — предали. Но не хватило мужества у ГКЧП спасти Родину, не отдать ее оккупантам и провокаторам, банкирам и заводчикам, воротилам США и Запада, масоно-сионскому нашествию, беспощадному и кровавому. Казнителям эпохи.

Кто предал — время показало. Зачем предал — время рассказало. Я плакал по следам событий октября 1993 года, когда еще и кровь не высохла на осенней траве у Дома Советов, когда еще и тела убитых не успели остыть, когда еще с крыш телерадиостанций пули приторможенно досвистывали, когда продажный палач, Ельцин, хрипел угрозно в микрофоны, а Черномырдин и Лужков, Гайдар и Явлинский, Грачев и Ерин, Галушко и Панкратов его поддерживали. И омерзительный Горбачев, суетящийся мертвец, светил потухшим лобным пятном с экрана.

Я рыдаю, читатель, мой, друг мой верный, в Россию нашу влюбленный и ею рожденный умереть за нее, святую, но я, дорогой мой, не дрогнул под призывами литературных мерзавцев — убивать нас, патриотов русских, давить нас и растаптывать.

Гранины, Данины, Приставкины, Адамовичи, Евтушенки, Ивановы, Дементьевы, Васили и Ролланы Быковы, Розовские, Лисовские, Якубовичи, Контаровичи, под псевдонимами и не под псевдонимами, но ползущие на нас, — отрава сионистская, склизь тошнотная и последняя на пути нашем.

Ельцин, не утомлюсь я утверждать, — Ленин сегодня: Владимир Ильич, воспетый и обласканный нами, поэтами и сказителями русскими, кто ничего не пожалел для того, чтобы остаться в Кремле, у власти остаться, половину Российской империи подписал на раздачу.

Польшу надо? Пожалуйста, берите. Финляндию надо? Пожалуйста, берите. Смачный кусок от Белоруссии надо? Пожалуйста, берите. От Прибалтики — сколько надо? Пожалуйста, берите. Украину — берите, берите, да повеселее, через «Брестский мир», берите и пользуйтесь на здоровье!.. А зачем вождю было упираться? Он же не создавал Российскую империю. Создавали цари и народ. Царей гробанули, а с народом чекистские «тройки» договариваются незамедлительно: зарядил наган — кто возразит?..

Ельцин СССР пожертвовал за трон, да за президентский трон в России. Борис Николаевич Ельцин и Владимир Ильич Ленин — настоящие вожди пролетариата. До прихода к власти Ельцина у нас, в России, нищие не валялись по тротуарам и не отирали стены в метро лохмотьями, а пришел Ельцин — нищих, как вшей среди пленных, полно. Но Ильич матерее: при Ильиче нищих миллионы и миллионы шумело — от центра страны и до окраин аж.

Ленин экспроприировал, конфисковал, раскулачивал. Ельцин в сберкассах вкладики у бедных упразднил, часть имущества общественного на ваучеры забрал, другую часть на приватизацию подмел, и народу, как при Владимире Ильиче Ленине, кукиш достался — сначала гайдаровский кукиш, потом — чубайсовский кукиш, но оба кукиша — не фантазия, а реальный плод перестройки в России, о которой, всхлипывая нежно, любит рассуждать Ельцин.

Разве Ильич не обожал детей? Обожал, и еще как, даже светлые тюрьмы и веселые колонии выстроил им из разоренных большевиками дворянских усадеб — живи, делай по утрам физзарядку и учись. И Николаич разве не привязан к детишкам? Печать наша сообщает: дескать, около двух миллионов неумытых и полуголодных ребятишек мыкается по России, снесенных с родительских порогов нищетою. Да, Ильч и Николаич, Николаич и Ильич — истинные марксисты, большевики победоносные!..

Кровь рабочая — по склонам,

По долинам и полям.

Русским вздохом, русским стоном

Путь означен журавлям.

Тает стая молодая,

Тонет в хмурости дневной.

И летят они, рыдая,

Над расстрелянной страной.

А колокола крутые

Повторяют без конца:

«Проклята семья Батыя,

Семя гнусного самца!»…

Но как получилось, что и это восстание русского народа, в Москве, провалилось в нерешительности, недоговоренностях, подвохах и военно-политической близорукости Хазбулатова и генералов, играющих образы авторитетных начальников, особенно — Руцкой. Этот честный мятеж был разгромлен еще беспощаднее, чем тот, мятеж 1991 года, тоже проваленный трусливыми политиками и трусливыми генералами.

Посмотрите сейчас на Хазбулатова: почти — Горбачев, раздавленный и никому не интересный. А Руцкой? А Лукьянов? Ачалов? И на какие крепости опиралась Горячева, зачитывая списки полков, поддерживающих мятеж? Где они? Впечатление — высоко организованная провокация, рассчитанная на полную и долгую победу мерзавцев над русским духом, над русской правдой, над теми, кто поднял голос в защиту истерзанной Родины.

А заполнение чеченами, в дни мятежа, заполнение Москвы и ее окрестностей, как понимать? Словно рассчитали: чем ни поверхностней подготовка восстания и чем ни беспощаднее его подавление сегодня, тем безнадежнее будет распрямляться от ига русскому народу завтра.

 

1993-1996