Что счастие? Короткий миг и тесный,
Забвенье, сон и отдых от забот…
Очнёшься — вновь безумный, неизвестный
И за сердце хватающий полёт…
А. Блок
Материнский порог
Зачем кто-то желает вернуть черный гроб? Опять — дозапугать, опять — доуничтожать? Чем нам, сегодняшним отцам и дедам, учить и воспитывать в жизнь вступающих, чем? Только болью сердца. Только болью души. Только бессонницей пылающего разума:
У меня забот любых немало,
Только есть заветное мое —
Женщина любимая. Ты, мама,
Очень полюбила бы ее.
У нее глаза теплом лучатся.
То в них радость, то такая боль,
Мы с ней тоже видимся не часто,
Но, конечно, чаще, чем с тобой.
а тебя метелью, все метелью
Обдает. Но глаз не погасить.
Я к тебе на целую неделю…
И еще, родимая, надеюсь
Вместе с ней приехать погостить.
Эти стихи у Игоря Ляпина — короткая грустная повесть о нашей замечательной действительности: ни отцу, ни матери, ни ему самому нет покоя, нет отдыха от того тяжелого и злого, прогрохотавшего над «эпохой», над крышей их родословной. Как еще дом-то не ослеп? Двадцатый век — сплошные похороны русских.
А. может быть, и ослеп, как ослепли миллионы и миллионы домов по безбрежной нищей России, поджидая из ночных кровавых туманов сыновей и дочерей, отцов и матерей, дедов и бабушек, пропавших в огненных бурях революций, бесконечных революций, клокочущих каждое десятилетие из Спасских ворот Кремля.
И за каждой Революцией — гигант: Ленин, Троцкий, Свердлов, Сталин, Калинин, Хрущев, Каганович, Киров, Куйбышев, Дзержинский, Булганин, Маленков, Суслов, Молотов, Косыгин, Микоян, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, — гиганты, пусть каждый на свой индивидуальный пошиб, но гиганты. Пресса наша, чужая, оголтелая в похвальбах, так их подавала да и подает, чужая, чужая, значит, и безответственная.
А стихи-то свободного и счастливого поэта, Игоря Ляпина, живущего в Москве, носящего партбилет в кармане, заведующего поэтической редакцией знаменитого издательства «Современник», похожи на стихи колымского узника, стихи Бориса Ручьева. Похожи страданием. Похожи осознанием беды — как бы родовой, как бы наследственной неправды, скованности, неминуемости, готовности к жертвованию, готовности принять что-то, что еще горюннее, еще непоправимее. Здесь нужна исключительная мера искренности…
Борис Ручьев пишет матери с Колымы:
В голодный час, напомнив о знакомом,
Манят меня к себе издалека —
Звезда полей над ветхим отчим домом
И матери печальная рука.
Прикрыв седины старым полушалком,
За двери дома тихо выйдет мать,
Последний хлеб отдаст она гадалкам
И обо мне попросит погадать.
И далее поэт свято обманывает мать: мол, «собираюсь к осени приехать, из города невестку привести. Но промолчу о холоде и ранах, о снежных ветрах, выстудивших грудь»…
Ляпин родился в 1941, а Ручьев в 1913, но горе — похоже, неуют общественного климата похож в стихах двух поэтов, разных по дарованию, разных по словарю, разных по возрасту. Борис Ручьев рисует колымскую жестокую погоду, а Игорь Ляпин современный житейский ветер воли…
Жизнь такова. И мы таковы. Грустно. Обидно. Больно. И нет нам опорных упований, твердых надежд на завтрашнюю долю, сильную счастьем, красивую радостью, нет. Игорь Ляпин и говорит:
Там добрый ветер, там недобрый ветер,
То вдоль пути, то поперек пути.
Пока моя душа летит в конверте,
Со мною может все произойти.
Мальчик, Игорь Ляпин, бегал в контору отца, принимавшего холодных и голодных тружеников, рабочих израненной, измученной войнами страны, кому — дай жилье, кому — дай прописку, кому — дай помощь, семью содержать не на что. Будущий поэт, мальчишка, строго всматривался в сухую и бедную перспективу возводящих корпуса заводов, открывающих новые шахты в Донбассе. Но нести чужую боль по жизни не каждому дано…
Отец — отдает женщине, солдатке, собственные хлебные карточки. Дома у него семья. Но ничего. Он — с ними. Честность — с ними. Образ отца поэт пронесет через годы и годы. Он, этот образ, сольется на «литературном небосклоне» с образом истинного человека, дорогого и надежного, правдивого, как отчий дом, как привычный огород, как щемящий запах летнего сена: ведь — и мы, и Россия в нем, в этом образе. Это — тропа судьбы:
Я добегал по ней до входа
В барак,
где с первых мирных лет
Был безусловный штаб завода –
Его партийный комитет.
Где в рамку пулевых царапин
Вписала твердая рука
Довольно крупно:
«И.С. Ляпин»
И ниже чуть:
«Парторг ЦК».
Быстро время бежит, быстро жизнь катится, и все – через пороги, все — через пороги. Бросаемся мы в этот поток. Плывем. Захлебываемся. Гневимся. Обрушиваемся с упреками на береговых баловней. Позорим. Позоримся. Отрекаемся от того, что воспевали вчера. Беремся воспевать то, от чего, может случиться, откажемся завтра. Но взрослеющий на бедах поэт, не будет перемахивать о берега на берег. Мучаясь, страдая, он пройдет по стрежню, по стрежню, иссушая здоровье, но сохранит упрямую совесть, сохранит главное — свою долю понимания личной судьбы и судьбы народа. Лучше ошибиться, лучше покаяться, нежели цинично приспосабливаться, цинично поучать. Ещё подлее — предать…
Игорь Ляпин — поэт широкого вздоха, широкого поля, поэт, воспринимающий судьбу страны во многих ее трагических глубинах, во многих ее утратах и приобретениях:
Не ради ль нас,
корней своих земных,
Они навек
в сражениях кровавых.
За смертью их стоит
безумство храбрых,
Не черное безумие
живых.
Так поэт заключает раздумия о правоте и неправоте пережитого им, страной, отцами и дедами… Поэма «Черный снег» — взгляд в прошлые трагедии.
А — ныне ситуация? Печать перестройки — печать Яковлева, Коротича, Беляева, Севрука и яковлевых, коротичей, беляевых, севруков. Где она? В цехе? На пашне? В лаборатории? Нет. Она — на демагогическом экране: рассуждает красиво о демократии, о плюрализме при пустых магазинах. Насытясь, обнаглеет…
Травоядный поэт — шутка, а не позор. Поэт, вникающий в шорохи трав, в серебряные звоны хлебов, в наплывающие голубые туманы, переливчатые дожди — счастливый поэт: с ним рядышком — природа. Но есть поэт — вареная трава: ничего нет в слове, ни цвета, ни запаха, ни росы. Пустота. Как правило, такие поэты — заносчивы, привередливы. Сухие и колючие. Кустарники.
Но Игорю Ляпину, страдальчески и устало припадающему к речному взгорью, срывающему, до дрожи, голос, над бурьянными ямами, останками храмов, над кладбищами, затоптанными копытами, Ляпину, ищущему «твердь» — выдюжить в горе, травоядность не к лицу. Очень боль скорбящая. Горе большое. А горе нес кто? Люди. Вот — рядовое перечисление их фамилий за 1939 год.
Музей борьбы против религии:
Заведующий:
+ Ю. Коган
Наиболее активные руководители союза:
+ Г. Эйльдерман + В. Дорфман
+ Ф. Сайфи + Ю.М. Вермель
+ А. Минкин + М. Альтщулер
+ Ральцевич + К. Берковский
+ В. Козлинский + М. Персиц
+ Ю. Ганф + С. Вольфаон
+ Клинич + Д.И. Зильберберг
+ М.М. Шейнман + И. Гринберг
+ А. Шлитер
Проплюсованы — разрушители храмов. А Игорь Ляпин, русские поэт, кто? Лирик. Грешный и смешной кадр.
Однажды поэт Юрий Лопусов. администратор Дома СП России, зашёл в комнату ко мне и Михаилу Числову:
-Хотите на взяточника, Игорька Ляпина, глянуть?
-Как?
-А за ювелирный магазин, что занимает левый угол здания, ему в месяц платят семьсот долларов!
-Брось, Юра, — возразил я, — он честный мужик!..
-Пошли за мной!
Лопусов, Числов и я шумно ввалились в кабинет Ляпина, над чем-то хохоча и перебивая друг друга остротами.
Игорь заволновался, засеменил между нами, начал курить и краснеть. А Лопусов, без паузы и подготовки, бряк:
-Ляпин, ты ведь берёшь взятки с магазина, берёшь, прямо говори!..
-Я? Да вы, ребята, да я, ребята, да я! -.. И руки на груди крестом сложил: частая поза или частый признак мелкого пакостника… Врёт и тут же Богом баррикадируется… Или — Лениным, вождём пролетариата… А Юрий Лопусов насел: — Если начнёшь юлить — позову того, кто давал тебе доллары, лучше не виляй, а нам, мужикам, признайся!..
— Ну, ребята, ну вы чего?! — И опять — крестом сложил рабочие руки металлурга, сын парторга ЦК КПСС. Бедный и жалкий стихотворец…
Ганичев, Поздняков, Ляпин. выдавая нам зарплату, деньги, получаемые с арендаторов, предварительно распределяли их «на троих», а потом — нам. И я не грущу и не сожалею. Мне лишь, с тех пор, неприятно и стыдно общаться с Игорем Ляпиным. И с тех пор мне ясно: Бондарева они валили злобой и клеветою вместе, «революционной тройкой» как бы.
После отсидки в тюрьме Позднякова Александра Петровича — его жена, Татьяна Набатникова, появилась на фото в газете «День» рядом с Ириной Хакамадой — спонсоры многотысячной литературной премии: Хакамада — ладно, но откуда у Набатниковой капиталы, а? Это — награбленное с нас и с нашего Дома Писательского. Да, творцы вдохновенные!..
Банкир Поздняков так завладел Ганичевым, Ляпиным и Домом, что на нас, челядь известную, научился покрикивать, пряча с Ганичевым и Ляпиным от нас огромные суммы, вытянутые ими из правительства или из аренды, но под благородной вывеской СП России. Даже брат Позднякова «пинал» наше самолюбие и право. Я возмутился и выдал ему такой громкой сдачи, что он скрылся, убежав по мраморной лестнице вниз.
Но, возвращаясь в семью с работы, я, поднявшись из метро «Университет», в арке, перейдя улицу, схлопотал в грудь из проезжающего автомобиля крепкую резиновую пулю. Кровь брызнула на рубашку, но я даже и сообразить ничего не успел, услышав — как отрикошетила пуля от кирпичной стены. Принялся искать — не нашёл. Лето, жара. Жена попыталась вызвать врача, но я накричал на неё. Протёр одеколоном «царапину» и позвонил Числову. Толку мало — жаловаться. Замолчал.
В Доме СП России — уже стреляли киллеры в банкиров, а я, смешно и оповещать,- лирик, обобранный ельцинистами и гайдаровцами, я, жертва предателя СССР, Горбачёва, кому нужен? Вперёд — к коммунизму!.. За Ганичевым, я не удивлялся, как за всеми вождями ВЛКСМ, ползли по пятам слухи и легенды о воровстве и взятках, но о Лялине я не думал, а он, сын парторга ЦК КПСС, ещё грязнее жуликов комсомольских.
Расширенный секретариат СП России решил избавиться, заседая, выгнать Позднякова, проголосовали секретари, а Ляпин взвизгнул:
— А охрана?!..
— Какая охрана?..
— Его, она Дом охраняет!..
Замялись писатели, стушевались. Но никакой охраны и не нужно было, коли выгнать банкира решили. Ляпин — хитрый вор: применил психологический тормоз — задержал решение. И ещё более года они воровали.
А я сейчас вспоминаю: «Ляпин, на выход!».. Все, кто пришёл помочь мне с поэмой о Жукове, вправду поверили, мол, Ляпина срочно куда-то вызвали… Не вызвали. Договорился, струсив обсуждать поэму.
Ну кто из русских мог осмелиться — кинуться на спасение русских соборов? И как можно было спасти русскую музыку, русскую поэзию? Кто бы защитил священника, ученого, книгописца, русского, да еще в России? И что это, если не оккупация?.. А Минкин — жив. Он и сегодня выступает против русских, против России. Выступает — у нас. Выступает — по «забугорному» радио.
Они ненавидят нас
Черти горбами и хвостами похожи друг на друга. Апостолы мудростью и величием похожи друг на друга. И «праведные» деятели наши, Яковлев, Коротич, Беляев, Севрук, политической «евнуховностью» похожи друг на друга. Если есть кое-какие внешние «разновидности», то — лишь внешние. Внутренне же все они — святейшие марксисты, цензоровавшие каждое русское слою на протяжении мутного и длинного застоя. Плотно сидя в креслах ЦК КПСС, они контролировали любое демократическое покашливание любого литератора, будь он в Москве или на Курилах,
Они, им так основательно мерещилось, — ЦК КПСС, Политбюро, партия, только — они и они!.. Как «тот» критик, «наместник» Бога, на встрече поэтов с читателями, проверял даты под «религиозными» стихами, они проверяли каждую строку, каздое произведение и оценивали: «русофильское или советское, ленинское или западное», они — как бы тоже «наместники» Бога, но Бога партийного. Бога — пятижды героя. Бога — Генсека, маршала, Бога — Леонида Ильича, их Бога.
Иногда они, в любви к истине и в подозрениях к нам, литераторам русским, смыкались с «тем» критиком и боролись с нами коллективно: вроде бы сам бог их постукал милицейской палкой по идеологическим затылкам и благословил тренировать нас и перетренировывать.
Поэт — слуга истины. Поэт неодолим у жестяного обелиска отца, обелиска пронзительной пролетарской совести, обелиска, который рано или поздно, но непременно заставит предателей рабочего класса отвечать за предательство, заставит. Только торгашам кажется: они ловкие, они уйди от возмездья, только торгашам кажется. Не ушли. Не уйдут. Великий Есенин заявлял сурово:
Ей, господи,
Царю мой!
Дьяволы на руках
Укачали землю.
Не горюй, поэт. Земля пробудится, не горюй. Поднимайся за призванием русского поэта — вперед и вперед, вперед и вперед! Пусть подергивал узкими академическими плечами на экране перед миллионами и миллионами сограждан Шаталин: мол, 500 дней дайте ему — страна расцветет, а явь — жуликоватая часть страны, теневая орда страны расцветет. А страна — уже «расцвела», уже: дом — не купить, стол — не купить, сапоги — не купить, пальто — не купить, килограмм луку — не купить, цена кусается!
Иди, уважаемый Шаталин, по талону получи сахар, муку, папиросы, иди, получи. Не хочешь? Некогда? Профессия думать требует, ты ведь — теоретик перестройки? Это я — не к Шаталину обращаюсь. Это я — к солдатам, зарытым на площадях Варшавы, Праги, Бухареста, Тираны, Будапешта, Софии, Берлина, обращаюсь. Пусть они услышат, как нам легко, как нам богато, как нам обильно сейчас при «главных конструкторах эпохи плюрализма и гласности», легко, «легче», нежели в эпоху застоя и пятизвездного бровастого ленинца. Жульё настырнее сорняка плодится…
Клещи. С шеи снимешь, в душу вопьются. А из души не достать.
Поздняков и Ганичев, дабы я не встряхивал банк «Изумрудный», на коем они, свесив нити, ехали, грабя писателей, предложили мне автомобиль. Я ответил: «У меня есть «Нива», честно заработанная!».. И подробно проинформировал оргсекретаря Ляпина. Лялин, скрестив слесарские руки на груди, ответил: «Спасибо. Не сдавайся. Мы коммунисты!»..
Когда уже Позднякова посадили, Лопусов, принявший хозяйство СП России, показал мне документ — дар жены Позднякова Татьяны Набатниковой Ляпину, автомобиль «жигули»… Да, плачущий большевик. Ляпин предал Евгения Чернова, замечательного прозаика, Людмилу Плужиикову, секретаря канцелярии, предал Ванцетти Чукреева, они, не распознав его, защищали его. Людмила Трофимовна, известная каждому литератору в России, не выдержала предательства Ляпина, умерла. Их уволили — много знали…
В минуту гнева я упрекнул Ляпина:
— Ты предал Бондарева. Ты предал Чернова. Ты предал Люсю. Ты предал Проскурина. Ты предал людей, отдавших годы и годы жизни СП России, ты разве не понимаешь собственной подлости? Ляпин парировал: — Я был и буду в русской литературе, а ты ноль, никто!»
Но я и не соревнуюсь, я обычный русский поэт, я лишь ненавижу воров и мерзавцев, держащих крестом руки на груди, ненавижу христопродавцев, в какой бы «осиянный лик» они ни прятались… Это всё — мелочи. Есть христопродавцы — Горбачёвы и Ельцины, разрушившие и разворовавшие нашу великую Родину, наш СССР!.. А Ляпин — воробей, ловящий мух.
Игорь Ляпин большой поэт. Он пишет: отец его, парторг ЦК КПСС, подарил продуктовые послевоенные карточки, а мать ему, мол, чем теперь мы пообедаем? Горе. И тема — трогательная. Но успокоясь, я верю: нет, ни один парторг ЦК КПСС не умер с голоду ни во время войны с Гитлером. ни в мирное сталинское строительство страны, ни один. хотя, может быть опухшие и попадались в проходных будках рабочему классу…
Трудно быть в России — сразу поэтом и сыном парторга. Трудно в России нечестному искренне вдохновляться: впереди — кара Христова. Но коммуничты трясутся перед ЦК, а Бога игнорируют, мечтатели.
Хоронили мы родную Людмилу Трофимовну, Люсю, седую и красивую, всем союзом писательским. У гроба её ко мне, а я стоял рядом с Юрием Лопусовым, подошёл муж Людмилы: — Вы Валентин Сорокин? Люся очень просила поблагодарить вас и Лопусова за поддержку её в трудные дни. Она унеслаобиду на Ляпина и на Ганичева. Но даже Позднякова она меньше ненавидела, чем Ляпина, даже афериста Ганичева она не ненавидела так жутко, как ненавидела она Ляпина! -.. Да, мёртвых не опровергнуть.
Я не считаю Игоря Ляпина крупным мошенником. Мелкий и несчастный тип. Сломленный, скомканный и оставленный вдохновением: вдохновение — свет Христа, оно покидает мутные души и миры… Всмотритесь в лицо Игоря Ляпина — горе в нём, холуйство в нём, страх в нём и одинокость. И нет у меня на Ляпина обид. Я и Лопусов жалеем Игоря. Да и Числов, как мы с Лопусовым, не требует от Ляпина порядочности и света. Свет озаряет очи тому, кто не закрывает их при виде негодяя…
Ляпин в квартирном пожаре потерял жену, дочь бывшего второго секретаря Союза Писателей СССР, Ляпин, слава Богу, выздоравливает, перенеся удар судьбы, и пусть тропа жизни его ведёт в храм. Мы все там должны найти своё место и свое утоление. Жаль Союз Писателей России — прорабы перестройки уничтожили его реформами, предательствами, ограблениями, руками, скрещенными на груди, руками негодяев и христопродавцев.
Но о Союзе ли Писателей рыдать, когда страна разрушена, когда рубежи государства обрезаются бандитами, когда русская обелисковая земля распродаётся хапугам и преступникам, убийцам и врагам?! Мы — пленённые палестинцы. Да, да, мы — русские палестинцы! Не каждый русский способен выдержать, выстоять, сберечь собственное достоинство.
Сказал Сергей Есенин:
Все успокоились, все там будем,
Как в этой жизни радей не радей, —
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Поэт – пророк, воин своего поколения, искусство, творимое его погодками, не миновало поэта. Отрока, такая индивидуальная струна стихосложения, «застряла» в сердце Игоря Ляпина с «точными» и «неточными» рифмами, полурифмами, ассонансами, неорифмами, «первосложными» одинаковыми ударными и «разлетающимися» в разные стороны безударными окончаниями:
Побуянил — и утих,
Не дождавшись праздника.
На поминках на твоих
Вместо водки — патока.
Или:
И они тебе — музей,
Так что дом тюй вспучился.
Не средь этих ли друзей
Ты метался-мучился.
Смотрите «праздника — патока», где мода отдана принципу . рифмовки шестидесятых годов, и вторую строфу, где принцип рифмовки — традиция, обновляемая мыслью, темой и чувством. А стихотворение «Высоцкому» решено глубоко, новаторски, интересно.
Слово.
Богородица.
Россия.
Можно советовать Игорю Ляпину построже проследить за плотностью «звука» рифм, побеспокоиться о «расцветке» слова, пластичности и многозначности фразы, модно даже кое-что не принять в творчестве поэта, отвергнуть. Можно. Но нельзя не обнаружить в Игоре Ляпине давно сформировавшегося оригинального крепкого национального поэта. Сохраниться ли?..
Он — открыт. Весь — в своем времени. Радостно или тяжко ему, одиноко или прилюдно, поэт живет, горит, работает.
На упрёки, мол, ты романтик, так восторженно захваливаешь собратьев, так награждаешь их генеральскими званиями в литературе, а иные из них — ефрейтора, да ещё, мол, лакействующие, лебезящие, лгущие и предавшие, я отвечаю: я их вижу хорошими, родными, сильными, я желаю им стойкости, красоты и справедливости!..
Но сам я достоин ли собственник пожеланий? Вот и Ляпина Игоря я не причисляю к мученикам русским, нет, он способен внезапно забыть об истине, способен оскорбить дружбу, даже способен променять ее на выгоду. Но — русский же, русский же человек: куда он спрячет лицо и душу? Хитри, ловчи, а отвечать перед собою — неизбежность,
Собрались мы, помню, обсуждать мою запрещённую поэму о Г.К. Жукове «Бессмертный маршал» — Ляпина, на всякий случай, тут же вызвали на выход, значит, струсил — договорился… Обсуждаем воровство банкиров в СП России — Ляпин одной нечестной фразой спасает, вводит секретариат в заблуждение: директор банка Поздяков отмыт, а после им же, Ляпиным же, расчётливо охаян. Выгодно — и заложил…
Опираясь на «податливость» Ляпина, вороватые вожаки комсомола нас рассорили с Юрием Бондаревым, Арсением Ларионовым, Анатолием Жуковым, Борисом Шереметьевым, «не нашли» контакта с Владимиром Гусевым, Сергеем Есиным, Валентином Сидоровым, Петром Проскуриным, не «не нашли», а подпортили. Тяжело ведь и стыдно русским воевать с русскими? Лялин вверг в беду руководителя издательства «Детская литература» Александра Виноградова, несколько раз меня заложил.
Но Игорь Лялин с сыновьями штурмовал мэрию Москвы в октябре 1993 года. Ляпин ночевал в Доме Советов. Ляпин — гражданин СССР!..
Я не мажу грязью Ляпина и не причисляю себя к святым. О, нам, русским поэтам, за каждый «извив» — плата: слово мстит нам — исчезает лиризм, проникновение, незащищенность, речь деревенеет…
Безусловно, та я, ни Ляпин не собираемся подражать герою моей баллады, осыпанному знаками отличия за халтурную беспринципность. А с Ляпиным, Ларионовым, Шереметьевым даже глухонемые пободаются.
Мой депутат[1]
Вот мчится тройка почтовая…
I
Привезли депутата,
Так одет он богато:
Беломехая шапка,
Волчья шуба.
И папка
На застежках-шнурочках,
Серебристых цепочках.
А перчатки ласкучи.
А ботинки сверкучи.
Запонки на рубашке
И на брюках подтяжки.
Галстук в золото краплен.
Привезли —
не ограблен,
Не побит по дороге,
Кони, струны — не ноги!
Привезли-то на тройке
Для речей и попойки.
В зал набили народу,
Мухе нету проходу.
Все на слово бедовы,
Инвалиды и вдовы.
2
Депутат — литератор
И герой, и оратор,
И старатель, и пахарь,
И лесничий, и знахарь,
И взрывник, и наводчик,
И связист-перемотчик,
Академик, художник,
Космонавт и безбожник,
Театрал и газетчик,
Член бюро и разведчик.
Самый честный, как Пушкин,
Только звень-побрякушки
Подсчитать невозможно,
Слишком густо и сложно:
Первый ряд — звездоносный,
Соцтруда…
Безвопросный.
Две, горят, золотые,
Как в ушах у Батыя.
Ряд другой – орденами
Убран,
столько делами
Не заробишь, роману
Даже не по карману.
Третий — мило, искристо,
Брызжет, словно мониста,
Ряд медалей, а дальше
Знаки тоже без фальши:
Ветерана, чекиста,
Слева, парашютиста,
Справа, лауреата,
Восемь штук, многовато!
Сверху — символ Вьетнама,
Снизу — кубок «Динамо».
Юбилейных, железно,
Плюсовать бесполезно:
Ясно каждому в клубе,-
Меньше листьев на дубе,
Чем регалий на важном
На слуге на отважном.
И осанка, и норов.
Жуков?
Выше,
Суворов!
3
По-казакски глазами
Аж стреляет,
усами
Зал щекочет, и руку
Тянет вдаль, про науку
Шпарит и про идею,
Волю дай берендею —
До утра пробормочет,
А чего от нас хочет?
«Англичане, корейцы,
Португальцы, индейцы,
Мексиканцы, австрийцы,
Немцы, но не арийцы,
Не фашисты — другие,
Очень уж дорогие.
Турки, шведы, иранцы,
Киприоты, испанцы,
И Тайвань, и Суматра!’..
И указки, и карта.
Пылом в массы повытек,
Настоящий политик.
Обозрели планету,
Солнце клонит к обеду.
Время рюмочку тяпнуть,
Лишне дабы не ляпнуть.
И, пока заливает,
Запад
сплошь изнывает,
Без марксизма страдает,
В кандалах пропадает.
Голодает без хлеба,
Через форточку небо
Видит,
грозы планеты!..
Дед, осмысливши это,
Просигнул мимо сцены
В закуток Авиценны:
«Киросину не купишь,
Вместо маслица кукишь,
Вместо мяса доклады,
Жить,
товарищ, не рады,
Помоги-ка , голубчик,
Ты вожак, а не субчик,
Хоть пашу я и сею, —
Обижают Рассею!
На чужую болячку
Тычем, а в раскорячку
Сами движемся.
Верно?»..
Классик сжался манерно.
4
Секретарша вскипела:
«Дед, затеял ты дело,
Дед, мели, да не с дуру,
Дернут
в прокуратуру,
Или хуже, к соседу
МВД на беседу,
Подкулачник проклятый,
Черт немытый, рогатый,
Отсидел за Иркутском,
Рыл окопы под Курском,
Сорок лет при колхозе,
Нос и уши в навозе!
Человек поступился
Вдохновеньем,
явился
На собрание к людям.
Дед, тебя мы обсудим
В профцехкоме публично,
Стыдно, дед, неприлично,
Убирайся, побрейся
И на печке погрейся,
Отлежись, откукожься,
Впредь
уже не сорвешься!
5
Депутату угодно
Тройку.
Быстро и модно.
Ветер гривы полощет.
Долы,
холмики,
рощи.
Стонут легкой пургою
Бубенцы под дугою.
Вон березник, вон ельник,
Завтра день — понедельник,
Депутату по горло
Сто вопросов подпёрло.
По бокам-то не книжки,
А слепые домишки,
Из потемкинских сказок.
Ни детей, ни салазок,
Ворота разорены,
Ни коня, ни бурены.
Тройка жаркая мчится,
Снег жемчужный искрится.
Волчья шуба крылато
Обняла депутата.
Перемогём взаимные ошибки и зашагаем вперёд, пусть не обнимаясь, но зато не целясь в собственные сердца чеченскими пистолетами засекреченного производства… За поэтами наблюдает Христос.
Впереди — былое
Мы живы познанием и начитанностью. Ведь распахни-рубашность долго не «продержит» творчество, но творчество не может держаться долго и на «пыльном книжном короеде», не может. Игорь Ляпин, получив смолоду хорошую трудовую подготовку, получил еще и цекакашное образование: за плечами — Литературный институт, партакадемия. Депутат из него получился бы классический.
Поэт стоит прочно на земле. Поэт помнит: без родной земли — нет настоящей песни, нет настоящего не только крестьянина, но и гражданина, города настоящего нет.
Есть в поэте редкое в наше время «пульсирование» народности, оберегаемой честной натурой независимости, естественности, раскованности, той необходимой для стихов порядочности:
Я сто несчастий в жизни отведу,
Прикрою от печали и кручины,
Но где бессильны сильные мужчины, —
Останови, любимая, беду.
Или:
Она умеет принимать
Жизнь благодарными глазами,
И в удивленье замирать.
И разговаривать с ветрами.
Или:
Явен дух исповедальный,
Дух сомнений и тревог.
А давно ли, беспечальный,
Луч закатный, свет прощальный
Я в упор не видеть мог?
Или:
Дали синие сквозные,
Только ветра свищет плеть.
И, не впавшему в унынье,
Мне в глаза твои отныне
С большей неясностью смотреть.
Поэт, разговаривающий с любимой, разговаривающий с матерью, сестрою, с родною деревней, землею родною, верующе виноват, молитвенно покаянен: он — перед богом совести, перед Богом жизни. Это и есть некрасовско-твардовское беспокойство, своя и чужая человечность, укладность, застенчивость» твоя и твоего народа — несуетность, ответственность.
В стихах и поэмах Ляпина нет «порицаний» в адрес святых, нет и серьезных претензий к Господу, а есть нормальное «обвыкшее» российское поведение человека. Теперь ведь мода — падать перед Богом. И вправду: вчерашние хряки-весельчаки, забутыльники клубной шумихи, вдруг хлопают по плечу Бога, ну, что, мол, кореш, хватит, я покуролесил, а теперь, видишь, бороду отпустил, в церковь забегаю, со сцены призываю мирян молиться… Приседают и вскакивают — пока не провалятся в яму…
Да, они, «отпустившие бороды», с Богом разговаривают, как с новым лауреатом, очередным, о котором они недавно «писали», и теперь хлюпают его по плечу, мол, Вася, всё мы видим, всё, Васек, понимаем. Вот — грешники! Коты молочные…
Не о таких, не о них, бутербродно икающих около Бога, а о тех, кто гоним и мучим своей заботой, как великой заботой Бога, Игорь Ляпин скажет:
Поэты родины моей,
Какие судьбы роковые,
Какие души золотые,
Какая искренность очей!
Ганичев занял половину Дома Писателей России под личную редакцию «Роман-журнала XXI век» и под различные фирмы и конторы своих друзей, неслыханных проходимцев и жуликов, бывших лидеров комсомола, ни копейки не платящих СП России за аренду. А могли бы мы организовать малую гостиницу для приезжих литераторов. Могли бы на плату за аренду кое-кого издавать. Могли бы чуток помогать кое-кому, получая деньги.
Но Ганичев ограбил и перепрофилировал СП России: то Черномырдин кинет ему в карман, то Аксёненко бросит большую и жирную кость, то Бородин повеет перед его лицом долларами, в общем — грабители и убийцы России в почёте у Председателя Правления СП России. Нет атмосферы, достойной писательского труда и писательского разума. ВДКСМ. И, Ляпин — на подхвате у Ганичева. Мне всегда стыдно холуя видеть. Неуютно.
А в ком искать защиты? Русского лица ни в правительстве, ни в Кремле, ни в газете, ни на экране почти не встречаешь. Телевидение полностью у евреев: похожесть диктора и комментаторов, похожесть этих ведущих, ненависть их к русскому человеку, картавость их несусветная — трагедия России. Я не имею в мыслях народ еврейский, народ — народ, народ еврейский не хуже любого другого, но вырвавшиеся на экраны страны жидовствующие экстремисты, поражают своей наглостью и глупостью.
Сами картавят. Артисты картавят. Политики картавят. Министры картавят. Куклы картавят. Мышки картавят. И даже петух, кукарекая, картавит: «Хагашо!», «Хагашо!», «Хагашо!».. И орёт, дурак, позоря честный и верный еврейский рабочий класс и еврейское крестьянство, не говоря о еврейской трудовой интеллигенции!.. Путин — не антисемит. Иванов — не полководец. Патрушев — не гэбэшник. Развернётся петух — перья полетят от вожаков русского народа, а петух вновь закартавит: «Хаг-г-а-а-шо!»..
Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса…
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну ……
Поэт имеет право на ошибки житейские — в людях, в творчестве, в судьбе, но эти ошибки не есть — нравственное или духовное искривление его уклада человеческого, эти ошибки — поиски, зовы призвания, они и не дают покоя душе, поскольку являются, скорее, не ошибками, а колкими укорами совести, шлифующей поэта, защитника национальных заповедей.
И я давлю на Ляпина:
-Люся прокляла тебя!..
-Плевал я на Люсю!..
-Зачем ты спутался с Поздняковым и Ганичевым, ворьём наглым?..
— Ты завидуешь?.. Ты завидуешь подарку, мне, им, всем!..
Я опешил. Пригляделся: серьёзно он утверждает. Значит, серьёзно взят ворьём в лакеи — трепетать, открывать и закрывать двери, недоносок?
Юрий Лопусов перестал с ним общаться, а я с тех пор вижу Ляпина — как через сито, через марлевую занавеску. И знаю — примитивно циничен трусливо жаден, глубоко несчастен и банально изворотлив Игорёк наш, славный и революционно непогрешимый. Коммунист. Сын парторга ЦК КПСС.
Я беспечный парень. Ничего не надо.
Только б слушать песни – сердцем подпевать.
Только бы струилась лёгкая прохлада.
Только б не сгибалась молодая стать.
Ах, Есенин, Есенин!.. Ты, Есенин, разве не ошибался? Но твои ошибки — улыбка ребёнка. Твои ошибки — страдание пророка, И суровость твоя — поступь Христова. Да, лицемерие и поэт — вечные враги. Христос иуд продажных карает — с небес громовых, а поэт — на земле трясёт их.
Знаете ли вы,
Что по черни ныряет весть.
Как по гребням волн лодка с парусом низким?
По-звериному любит мужик наш на корточки сесть
И сосать эту весть, как коровьи большие сиськи.
Ляпин, на выход!.. К Лопусову, а не ко мне. Обвиняет он, а не я. К нему и торопись. На выход, поэт, на выход.
Почему же нас, поэтов, прошедших через армейские казармы и через заводские железные ворота, тянет к земле и к земле: к борозде, к жнивью, к стогу, к омуту, к цветку? Почему лунный лик, едва ли не наравне с ликом Иисуса Христа обожествлён, осказочен и воспет?
Природа вечна, а всё, что построил на земле человек, преходяще, и сам человек — не выше стебля в бескрайних просторах природы:
О, пашни, пашни, пашни,
Коломенская грусть,
На сердце день вчерашний,
А в сердце светит Русь.
Есенин застал золотоглавую Коломну — величавую, гудящую звонами колоколов аж до космических далей!.. А мы уже — перед разрушенной Коломной, перед полууничтоженной красотой стоим. Но вечная и вещая природа, а в ней бессмертный дух русский, Россия бессмертная, поможет нам возродить небесное сияние куполов и крестов зовущих. Александр Пушкин, ропща, оправдывает разлуку:
Для берегов отчизны дальней
Ты покидала край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленья страшного разлуки
Мой стон молил не прерывать.
Ну, как же у нас, действующих ныне русских поэтов, Россию отобрать? Её и нас можно унизить и осмеять с экрана телевизора, со сцены, с полотна продажного кистемаза, но Россия — в нас, в природе, в суровом и неодолимом образе Бога, раскинувшего над нашим русским народом багрянозорние щиты спасения.
Высшая молитва души — верность России. Такую молитву не пресечь. А Ляпин «зарубил» в «Современнике» поэтическую книгу Михаила Шутова «Ветры дорог», а вскоре свою выпустил под названием «Ветры дорог». Ну?
Откуда внедрились в Ляпина жульничество и холуйство, цинизм и тяга к начальствованию? Смотришь ему в лицо — рабочее, скудноватое, а суммируешь поступки — деляга и слепец. На празднике «Белых журавлей» в Дагестане надоедливо объявляли: «Первый заместитель Председателя Правления Союза Писателей России Ляпин!».. А какой он первый заместитель, если в группе с нами выступает Сопредседатель СП России Пётр Проскурин, выдающийся писатель России? Совесть и скромность миновали Ляпина, поэта неровного и не всегда психологически достоверного.
Иногда его жалко. Необузданная ложь — пасовать перед вышестоящими, притираться к ним и изображать из себя фигуру. Клятвы его доморощенные и участительные, скрестив ладошки, раздражают меня и пристыжают: как человек, пишущий стихи, издёргался!.. Себе и окружающим не верит.
Наблюдая ляпинские искажения самого себя, я понял: боится он собственных ощущений бесталанности и собственных неспособностей встречать жизнь и её капризы и диктаторства, не хитря, не выгадывая, не надувая и не опровергая идущего впереди. Вчитаешься — и стихи его таковы: вот — истина, вот — образ, вот — страдание, а вникнешь — холодная страсть расчётливого человека, стонущего ради того, что он, данный человек, пытается взволновать нас и убедить в подлинности душевного напряжения в сей момент, пытается, но сомневается: подсознательно как бы самому себе опять напоминает о невозможности загореться искренностью…
Отсюда и рифмовка, современная некулёмость, заимствованная у очень знаменитых эстрадников, не очень глубоко улавливающих национальную мелодию строки и стиха. Повязывает галстук по моде, а не по вкусу. Я много раз отмечал и отмечаю: слово — совершенное и мудрейшее существо, оно, равное молитве, не идёт на компромиссы с тем, кто, произнося его» изымает из него свет истины, заменяет храмовый свет слова на личные извивы нрава и разных надобностей, слово тускнеет, слово отчуждается от произносящего. И произносящий — гол и одинок. Осыпался.
Я не сужу Ляпина. Повторяю: я жалею Ляпина. Чем-то смещён с центра человек в нём. Чем-то разбавлена нехорошим его любовь и правота.
Помню, в общежитии Литературного института меня, слушателя Высших Литературных курсов, ловил студент Николай Котенко: — Валь, я тебе должен два рубля, два рубля, ну возьми, возьми! -..
Владимир Маяковский:
И кроме
свежевымытой сорочки,
Скажу по совести,
мне ничего не надо!..
Ну, «Жигули» принял Игорь Ляпин — дар от Татьяны Набатниковой, жены банкира, обокравшего Союз писателей России, Господи, какая это мелочь!.. Чубайс весь народ обокрал и унизил, подлее, чем унижали нас фрицы, вваливаясь в дом с автоматами и губною гармошкою!.. А Таня Набатникова хуже Хакамады, ну? Аксененко «Волгу» Ганичеву подарил, ну?
Ну, сбежал будущий чистоплюй, Игорь Ляпин, с обсуждения моей честной поэмы о маршале Жукове?.. Неужели воспитанникам ЦК КПСС необходимо впрягаться в ярмо защиты справедливости? ЦК — ЦК, не мелочись!..
Ляпин — сын парторга ЦК. Ляпин — металлург. Ляпин — главный редактор «Детгиза». Ляпин — боевой и проникновенный поэт русский: зачем нагромождать на него несправедливые укоры? Ну, подмогнул банкиру, ну, тот задержался в Доме писательском на грабеже, ну, чуток еще поворовал и арестовали, а далее? Далее -Ляпин был поэтом, Ляпин есть поэт, Ляпин останется поэтом! Поэт — выше мелочей!.. Поэт — судия!..
Сергей Есенин:
Россия… Царщина…
Тоска…
И снисходительность дворянства.
Ну что ж!
Так принимай, Москва,
Отчаянное хулиганство.
Все мы — фулиганы. Даже Хакамада — фулиганка: премии раздаёть и раздаёть русским патриотам, а Набатникова ей помагаить!..
А кто сегодня не ворует? Бомжи, спившиеся и потерявшие всё, всё, что им помогало устоять на «площадке порядочности», всё, что их оздоравливало и облагораживало, и те воруют, и те взятки берут: ну, крошкою помидора, ну, окурком, ну, повезет вдруг, хлебок водки.
Ляпин не жадный, а щедрый человек: другой бы не принял занюханные тараканьи «жигули», а Игорек не задрал носа вверх, «Жигули», так «жигули», пригодятся. Приспичило — продал. И — хорошо заплатили…
И поэт Игорь Ляпин упорный: не предал советской власти, не променял ленинскую идею на горбачёвщину и на бражную дурь Ельцина, и с Валерием Николаевичем Ганичевым шустро общий интерес к справедливости и вдохновению нашел. Сын комиссара, подарившего хлебные карточки осиротелой многодетной вдове, а сам комиссар, отец поэта Игоря Ляпина, чуть, после собственного бессмертного подвига, не умер, голодая на заводе и дома, в кухне… Да, парторг — не олигарх. Вожаки комсомола и партии гибнут от недоедания.
Но когда бы железнодорожный министр Аксёненко подарил Ганичеву не «волгу», а паровоз «ФД», значит, «Феликс Дзержинский», или паровоз «ИС», значит, «Иосиф Сталин», тогда бы и Ляпину перепали не «Жигули» сморчковые, а, допустим, «Тойота», экая преподобная легковушка японская, самураи тоже могут нашухарить в Европе новациями: машинка — закачаешься и за руль тебя потянет сесть, как за дармовый балык.
Ляпин, Ляпин, да Ляпин — мы, нищета русская! А вот, к примеру, Вольский, богатей, олигарх, еще будучи на отделе ЦК КПСС, доченьке Михал Сергеича Горбачева, генсека и президента СССР, автомобильчик презентовал и, кажется, «Жигули», а Ляпин лишь сын парторга ЦК КПСС, чего ему выдрючиваться, дают «Жигули» — хватай и не вороти морду.
Ой ты, синяя сирень,
Голубой палисад!
На родимой стороне
Никто жить не рад.
Ах, Есенин, Есенин, неужели это — про меня и про Игоря Ляпина?..
Голос Бога — голос поэта, он, этот голос, в крови его да и в таланте его, а значит — в творчестве, в судьбе:
Россия, милая, доколь
Ты будешь почвой благодатной
Для своры, хищной и развратной,
Смакующей твою же боль?!
Нет, голос Игоря Ляпина, голос русского поэта, слышан далеко: где-то кишлак назван именем Ляпина, а в центре России — ничего, ждущей заботы о домах полусгнивших, с наивною надеждою накрененных для счастья… Но поэт — совесть, а слово — молитва, а с молитвой хитрить — грех. Бога не проведешь двуликостью… Хотя олигархи Россию ограбили – и ничего, здравствуют.
Я добродушно говорю о Ляпине, с преувеличенной восторженностью говорю. Но творчество поэта — истина, боль поэта. А судьба — его же страдание, тропа, уводящая в скалы и в скалы, тропа, осыпанная не росою, а каплями пота и крови идущего прорицать и молвить. Лукавым автомобилистам призвание мстит: пробуксовывает. Мстит лукавым, а мои герои – наивные дети. Храни их Бог.
Легко быть пафосно-гражданским. Сложнее — правильно-русским. Трагично — слышать и казниться, упорствовать и врачевать, но это уже — звездная доля посланников Бога. А Владимир Луговской и мертвый восклицает, требуя:
Попробуй образом закрыть полмира,
Простым, как смерть, и пожалеть людей
Высоким хриплым голосом пророка.
Не можешь?
Нет?
Тогда тихонько спи!
1990 — 2001
[1] Баллада написана в 1984 г.